Дочери Лалады. Паруса души - Алана Инош

Перед её отплытием им с Онирис удалось один раз увидеться наяву. В столице Эллейв жила в скромной квартирке, предоставленной ей морским ведомством; до порта оттуда было десять минут неторопливым шагом, а если бегом по слою хмари — минуты три. Ведомственный дом на восемь квартир был окружён садиком, который в эту хмурую и промозглую пору выглядел уже довольно уныло. Деревья стояли голые, изумрудной зеленью отливал только аккуратный короткий газон. Пожелтели кое-где лишь самые кончики травинок.

Стриженая голова Эллейв походила на такую бархатную лужайку. Онирис водила по её ёжику ладонью, а горячий рот возлюбленной окутывал её шею влажной лаской. Она ещё не вполне оправилась после недуга — одышка и всё прочее, но как могла она отказаться от свидания?! От таких нежных и страстных рук Эллейв, от погружения в бархатно-звёздные складки её внутренней бесконечности? Жгут из хмари, вошедший в неё на предельно возможную глубину, прорастал внутри тысячами тончайших энергетических ниточек, и густой пучок этих нитей пульсировал, заполняя всё её нутро, а не только область ниже пупка. Самые длинные нити прорастали в сердце, и когда Эллейв пускала по ним невозможную, запредельную сладость, Онирис до отказа наполнялась жгуче-нежным, живительным, самым прекрасным и удивительным светом. Этот свет боготворил её, обожал каждую её частичку, пронизывал трепещущим восхищением и накрывал жаром волчьей страсти. И имя этому свету было — Эллейв.

Весь ответный свет своей души, всю исступлённую нежность отдавала этим нитям Онирис, и в глазах возлюбленной вспыхивало, как заря на небосклоне, пронзительное обожание. От взаимной силы этих чувств Онирис могла бы умереть, просто разлететься на тысячи сияющих искр, но объятия Эллейв удерживали её целой. Слёзы струились из уголков её глаз, а губы, податливо раскрываясь, впускали ненасытную ласку Эллейв. Она отдавала себя всю до капли, становилась напитком на этих жадных устах. В безумном самозабвении единения ей хотелось, чтобы губы Эллейв поглотили не только дыхание и влагу её уст, но и выпили её сердце, как кубок.

Невыносимое, не вмещающееся в сознание счастье по имени Эллейв, зажигая на её коже шаловливые огоньки поцелуев, шёпотом спрашивало:

— Милая, как твоё сердечко? Оно так бьётся, что я боюсь за него...

Онирис было плевать, она с восторгом умерла бы от разрыва переполненного любовью сердца в объятиях возлюбленной, но той было не всё равно, она дорожила жизнью Онирис и время от времени отступала, чтоб дать ей отдышаться.

— Не останавливайся, прошу, — загнанно дыша, шептала Онирис. — Ты наполняешь меня жизнью... Без тебя я пустая и неживая... До сих пор я спала, а ты пробудила меня...

— Сокровище моего сердца, — шептала в ответ Эллейв. — Ты — бесценное хрупкое сокровище, которое я не могу потерять... Я берегу тебя... Если твоё драгоценное сердечко остановится, моё тоже не станет биться дальше.

С градом сладких тёплых слёз Онирис обвила её жадными объятиями, вжалась всем телом, упивалась силой каждого стального и упругого мускула под гладкой кожей. Ей хотелось закутаться в Эллейв, и та исполняла её желание — окутывала не только своим телом, но и обнимала всеми ласковыми звёздами своего внутреннего пространства, своей мерцающей вселенной. Каждая звёздочка в этой вселенной была живая и разумная, каждая дарила Онирис поцелуи своих серебристых лучей.

Это было то, без чего Онирис больше не мыслила своей жизни. Её дыхание было неразрывно связано с дыханием Эллейв, её сердце грелось огнём волчьего сердца. Без неё в душе Онирис настала бы смертоносная, убийственная зима, и мысль о предстоящей разлуке пронзала её стрелами морозной тоски. Встречи в снах прекрасны, но ничто не могло сравниться вот с этим невероятным живым слиянием.

— Ты надолго в море? — спросила она, рисуя пальцем узоры на плече возлюбленной.

— Если не возникнет непредвиденных задержек, обратно — весной, в тауэнсмоанне, — ответила та. — Весь эфтигмоанн и добрую треть стромурсмоанна у наших берегов навигация закрыта.

Онирис застонала и прильнула к ней. Жмурясь и подставляя лицо под бессчётные поцелуи, она всхлипнула:

— Это будет просто пытка...

Снова и снова с перерывами на отдых они сливались во взаимных ласках, Эллейв прорастала в Онирис сияющим пучком нитей, и пронзительно-сладкие язычки неугомонного пламени и танцевали у неё между ног, и обнимали трепещущее почти на пределе сердце. Оно почти умирало в объятиях огненных ладоней, но не сгорало, не обращалось в уголёк, а сияло ослепительной звездой.

На службе Онирис сегодня отсутствовала: появившись в своём учреждении, как всегда, в девять, незадолго до обеда она сказалась больной. С ней порой случались недомогания после перенесённого недуга, все об этом знали, поэтому вопросов не возникло. Ей разрешали иногда работать неполный день, если она плохо себя чувствовала. В паре кварталов от учреждения её уже ждала повозка; сев в неё, Онирис сразу очутилась в страстных объятиях Эллейв и даже сказать ничего не успела, утонув в поцелуе. Повозка сразу тронулась; их губы разомкнулись, только когда она остановилась. Чтобы Онирис не утруждалась подъёмом по ступенькам, который с её одышкой давался ей непросто, до своей двери Эллейв несла её на руках. Она знала, что Онирис не обедала, а потому отдала дому распоряжение к их приходу приготовить стол.

И ведь они ни к чему не притронулись! Изголодавшиеся друг по другу, о пище они и не вспомнили — сразу сплелись в неразделимых объятиях. Только сейчас, в пятом часу пополудни, Эллейв спросила:

— Ты не голодна, радость моя?

Онирис, лениво нежась в постели, издала неопределённый стон и потянулась за поцелуем. Эллейв не смогла ей отказать, и их губы сладко слились.

— От тебя невозможно оторваться, любовь моя, — прошептала Эллейв наконец. — Ты — мой нежный хрустальный цветок... Но если цветы могут питаться лишь водой, землёй и лучами небесного светила, то мне, увы, нужно что-то посущественнее.

Онирис с мурлычущим смешком скользнула ладонью по её стройному мускулистому бедру. Да, столь великолепному телу требовалась пища, без сомнения... Много пищи. Она отпустила Эллейв из объятий и любовалась её сильной спиной, изгибом её поясницы и крепкими ягодицами. Та, всунув ноги в форменные белые бриджи, встала и подтянула их, застегнула, накинула рубашку. Чулки остались лежать на стуле, домашние туфли она надела на босу ногу.

Всё, конечно, давно остыло, но пирог с мясом и сыром был хорош и холодным. Эллейв велела дому убрать остальное и подать отвар тэи.

— Родная, пойдём... Поешь хоть немного, — позвала она Онирис. — Ты отвар тэи как любишь