Воевода - Дмитрий Евдокимов

   — Откуда у вас такие сведения? — удивился Маржере.

Сделав ещё более таинственный вид, Конрад сослался на разговор с очень большим придворным чином и добавил, что особые блага получат те, кто в решающий момент поддержит царевича.

• Капитан не придал особого значения россказням Буссова, зная его как отчаянного враля. Кроме того, Маржере ещё остро переживал потерю друзей, приехавших вместе с ним в Россию пять лет назад. Сначала Давид Гилберт, узнав, что к царю приехало посольство из Лондона, от нового короля Якова, немедля отправился в Москву да так оттуда и не возвратился. Во всяком случае, при расставании Гилберт подтвердил своё желание по-прежнему получать от Маржере самую разнообразную информацию, сказав, что с ним в своё время свяжется его доверенное лицо.

Вторая, более существенная для Маржере потеря — смерть толстяка Думбара. Когда они отбивались от наседающих польских гусар под Добрыничами, Роберт получил тяжёлое пулевое ранение в живот. Он скончался на руках капитана. За час до смерти шотландец пришёл в себя, с его исхудавшего лица серьёзно смотрели на капитана большие серые глаза:

   — Жак, я тебе кое-что хочу сказать на прощание. Будь верен русским. Это хорошие парни.

   — Роберт, разве можно сомневаться в моей чести? — напрягся Маржере.

   — Не надо, капитан, гневить Бога, — устало сказал шотландец, уже глядя вверх. — Ты думал, толстяк Думбар только пьёт вино и щупает девок. Нет, Думбар не так прост! Думаешь, что я не замечал, как ты что-то пишешь по вечерам и слишком часто назначаешь свидания с этим голландцем. А потом, я знаю, что за птица этот Гилберт. По нём давно виселица плачет. А ты, капитан, человек благородный и добрый. Так будь верен своему слову до конца!

Вот что сказал перед смертью Роберт Думбар. А перед смертью никто не кривит душой. Маржере глубоко задумался над предостережением друга и решил оборвать все ниточки, ведущие в Европу, пока он служит государю Борису.

И всё же намёки Буссова как-то начали бередить мысли капитана. В самом деле, он же нанимался на службу к Борису, а не к Фёдору, значит, вправе решать, на чьей стороне быть дальше. И что из того, что он иногда будет передавать записочки друзьям? Это ведь никак не сказывается на твёрдости его руки в бою?

А тут ещё вроде бы случайная встреча с Афанасием Власьевым. Дьяк столкнулся с Маржере, когда тот со своими солдатами нёс караул в расположении большого полка. Дородный Власьев не поленился даже выйти из своего рыдвана, чтобы поздороваться с капитаном. После громогласных приветствий и вопросов о здоровье дьяк понизил голос:

   — Тебе, капитан, кланяются твои польские друзья.

Маржере побледнел и невольно положил руку на рукоять шпаги.

   — Тебе не надо волноваться. У нас с тобой одни и те же друзья. Они считают, что дни царствования Годуновых уже сочтены. Я сейчас уезжаю в Москву, там я нужнее для будущего царя. Но помни: в решающий момент тебе принесут шишак воеводы Басманова. Это условный знак. Запомни!

...Мятеж начался на рассвете 7 мая. Лагерь проснулся от криков всполошённых людей, выскакивающих из горящих шалашей, подожжённых одновременно в разных местах воинского стана. Панику усиливали всадники, носившиеся повсюду с криком: «Боже, храни Димитрия!» Решив, что царевич уже появился под Кромами, многие хватали лошадей каких придётся и мчались без оглядки из лагеря в сторону Москвы. По приказу воевод гулко застучали барабаны, призывая войска к построению. Более или менее удалось собрать большой и сторожевой полки.

Сидя на коне впереди своей сотни, Пожарский с тревогой вглядывался вдаль, ожидая увидеть шеренги войск Димитрия. Но горизонт был чист. Неожиданно раздались возбуждённые крики сзади. Обернувшись, князь увидел, как к наплавному мосту через реку, ведущему к крепости, скачут несколько сот людей. Впереди, подбадривая криком отстающих, мчались два брата — Прокопий и Захарий Ляпуновы. Они вели своих рязанцев на встречу с казаками Корелы, которые уже гарцевали перед земляным валом.

По приказу Андрея Телятевского часть сторожевого полка бросилась за рязанцами в погоню. Те ещё не успели перебраться по мосту, как на него ступили преследователи. Мост, не выдержав перегрузки, ушёл под воду. Началась сумятица: часть воинов, держась за гривы коней, поплыла к крепости, часть — в обратную сторону. Столкновения металла о металл, испуганное ржание, крики тонущих — всё это слилось в чудовищную какофонию.

Телятевский подскакал к пушкам, чьи дула были обращены к крепости, но так и не скомандовал открыть огонь. В самом деле, куда стрелять, когда всё перепуталось, смешалось, уже нельзя было разобрать, где свои, где чужие.

Тем временем Прокопий Ляпунов с отрядом достиг крепости под приветственные крики казаков.

«Значит, заранее сговорились», — догадался Пожарский.

На какое-то время всадники смешались в одну кучу, потом прошло разделение: рязанцы, выстроившись в колонну, въехали в крепость, казаки же, напротив, направились вскачь к мосту.

К шатру, где находился главный воевода Катырев-Ростовский, возвращались посланные им связные с нерадостными вестями:

   — Полк правой руки весь присягнул Димитрию!

   — А где Голицын? — хрипло спросил воевода, впиваясь глазами в связного. Он уже никому не верил. — Ты его видел?

   — Нет, говорят, что его повязали, чтобы головой выдать Димитрию!

В шатёр ворвался другой связной:

   — Передовой полк уходит к царевичу. Ивана Годунова повязали, а Михайла Салтыков крест целовал при народе, деи, будет служить Димитрию верой и правдой.

Примчался гонец от Замятии Сабурова:

   — В полку левой руки шаткость, кто к царевичу идти хочет, а кто уже бежит к Москве...

Тысяча иностранных всадников, выстроившись по сотням, сохраняла относительное спокойствие. Солдаты лишь вопросительно поглядывали на своих капитанов, расположившихся на противоположных флангах, Жака де Маржере и Вальтера фон Розена, ожидая каких-либо приказаний. Но те медлили, пытаясь разобраться в обстановке.

К строю иноземцев подскакал всадник, пряча что-то под плащом.

   — Где ваш капитан? — спросил отрывисто.

   — Вот он, — указали ландскнехты на Розена.

Гонец молча протянул Розену шишак.

   — Что это? — удивился Розен.

   — Шишак Басманова. Знак, значит! — в свою очередь ничего не понял посланец. — Как договорились.

   — Зачем мне нужен русский железный шапка! — побагровел Розен. — У меня есть свой каска!

Маржере, услышав шум, приблизился и внимательно осмотрел шишак, к его острию действительно был прикреплён значок второго воеводы.

   — А где сам Басманов?

   — Там, — показал гонец место, где находился полк правой руки. — Вместе с князем Голицыным.

   — Что требуется от нас?

   — Присягнуть Димитрию и идти на сближение с Басмановым.

   — Ясно! — кивнул Маржере.

Розен заволновался:

   — В чём дело, капитан? Чего от нас ждут?

   — Спокойно, Вальтер! Всё будет хорошо, ты сейчас увидишь! — Маржере знал, как разговаривать со своими однополчанами.

Он выехал перед строем и зычно крикнул:

   — Солдаты! Нас ждут там, — он указал на лагерь мятежников, — россыпи золота, вино и женщины. А главное — конец войне. Скоро мы будем снова в Москве, в своих уютных домиках. Новый царь Димитрий распростёр над нами свою благосклонность. Да здравствует царь Димитрий!

   — Да здравствует царь Димитрий! — во все глотки заорали ландскнехты, почувствовав запах наживы.

По команде Маржере иноземцы строем двинулись к позициям мятежников. Никто и не пытался их остановить.

Тем временем казаки, миновав мост, развернулись лавой и бросились на тот отряд сторожевого полка, что недавно преследовал рязанцев. Хотя казаков было раз в шесть-семь меньше, чем царских солдат, однако ярость, копившаяся в сидевших в крепости столько месяцев, была так велика, что противник побежал, практически не сопротивляясь.

С остатком телохранителей к шатру главного воеводы подскакал в растерзанной одежде Андрей Телятевский.

   — Надо уходить, князь! — крикнул он Катыреву. — Пока хоть часть войска цела.

Катырев взобрался на коня и дал команду к отходу. Под его знаменем осталась едва ли десятая часть войска.

   — Через три дня пути, убедившись, что никто их не преследует, Катырев дал команду распустить войско.

«И украинских городов дворяне и дети боярские резанцы, туленя, каширеня, олексинцы и всех украинных городов, удумав и сослався с крамчаны, вору Ростриге крест втайне целовали и воевод на съезде переимали, и вся рать от того смутилася и крест Ростриге поцеловали, и восход х крестному целованью привели, и по городам писали, чтоб крест целовали царю Димитрию.

И в Путивль к Ростриге, что назвался царевичем Димитрием, послали ото всей рати князя Ивана Васильевича Голицына и дворян, и столинков, и всяких чинов людей. А бояре и воеводы и вся рать учали дожидатца Ростриги под Кромами. А стрельцов и казаков, приветчи х крестному целованью, отпустили по городам, и от того в городах учинись большая смута.