Побратимы меча - Тим Северин

— Да, — ответил я в смятении. — Что тебе от меня надо?

— Прошу тебя, пойдем со мной, — сказал этот человек. — Тебя ждет архиепископ Вульфстан.

Меня обдало холодком. Архиепископ Вульфстан, соправитель, оставленный Кнутом в Англии, не был приверженцам исконной веры другом, и слыл он умнейшим человеком в королевстве. Поначалу я удивился, какое дело у него может быть к такому незначительному человеку, как я. Потом у меня крепко засосало под ложечкой. Единственное, что связывало меня с делами государства, — это Эльфгифу.

Посланный доставил меня в королевский суд, унылое здание в задней части дворца, где меня провели в пустую горницу для ожидания. Не минуло и часа от рассвета, когда меня ввели в палату архиепископского совета, однако главный советник короля уже трудился. Вульфстан сидел за столом и слушал, как ему по латыни читают какие-то записки — по сторонам от него сидели помощники, два священника. Когда я вошел, архиепископ поднял голову, и я увидел, что ему, должно быть, много за шестьдесят. Лицо, однако, без морщин, выбритое и розовое, несколько прядок белых волос осталось на черепе, а руки, сложенные на столе, мягкие и белые. Его кроткий взгляд и милостивая улыбка, которой он меня приветил, когда я вошел, придавала ему вид доброго дедушки. Однако это впечатление доброжелательности исчезло, едва он заговорил. Голос был столь тихий, что мне пришлось напрячь слух, чтобы расслышать, и при этом в нем звучала угроза куда более пугающая, чем, если бы он кричал. Еще хуже были его слова:

— Мошка, которая слишком долго играет у свечи, в конце концов, подпалит себе крылья.

Мне показалось, что я вот-вот потеряю сознание. Один из помощников передал архиепископу листок пергамента.

— Твое имя Торгильс — языческое, не так ли? Ты — неверующий? — спросил Вульфстан.

Я кивнул.

— Посему ты и присутствовал на пире в трапезной ближней дружины недавним вечером? Как я понимаю, некий вопиющий обряд имел место во время трапезы.

— Я был там всего лишь кравчим, господин, — сказал я, сам себя вопрошая, кто же он, тот соглядатай, поведавший архиепископу о событиях той ночи. — Я там был сторонним.

— Не совсем, как я полагаю, — промолвил архиепископ, сверяясь с пергаментом. — Здесь говорится, что ты тоже отчасти замечен в этом чревоугодии. Очевидно же, что ты с одушевлением принял участие в пении богохульственной и непристойной песни, каковую можно назвать изменнической и, несомненно, бунтарской.

— Не понимаю, о чем вы говорите, господин, — ответил я.

— Позволь напомнить тебе. Песня сия, здесь отмеченная, с очевидность относится к нашей благородной королеве Эмме, неоднократно называемой словом Bakrauf.

Я молчал.

— Ты знаешь, что значит слово Bakrauf?

Я опять ничего не сказал.

— Тебе следует знать, — продолжал архиепископ неумолимо, — что сколько-то лет состоял я архиепископом в Йорке. А в сем городе большинство жителей — норвежцы, говорящие на своем, как они его называют, данском языке. Я же счел должным познать сей язык в совершенстве и вовсе не нуждаюсь в том, чтобы служащие мне сообщали, что слово «Bakrauf» означает седалище человеческое или, на языке более благородном — анус, сиречь задний проход. Вряд ли сие название подходит жене короля Англии, как ты полагаешь? Достаточное основание, дабы преступник понес некое наказание — что-нибудь вроде усекновения языка, а?

Архиепископ говорил едва ли не ласковым шепотом. При этом было ясно, что угроза его вполне серьезна. Тут-то я и вспомнил, что славится он своими жестокими проповедями, за что и получил прозвище «Волк». Однако я еще не понял, какова цель этого допроса.

— Ты отрицаешь обвинение? Имеется, по меньшей мере, три свидетеля, подтверждающих, что ты принимал участие в пении, да и с явным удовольствием.

— Господин, — ответил я, — я тогда был пьян, слишком много выпил.

— Вряд ли это служит оправданием.

— Но я хочу сказать только то, что неверно понял значение слова Bakrauf, — взмолился я. — Я знаю, что на данском языке оно означает анус, но я-то думал на латыни, а учившие меня латыни утверждали, что анус означает «старуха». И никогда не говорили, что это также может означать часть человеческого тела. Разумеется, я смиренно прошу прощения за то, что назвал королеву старухой.

Вульфстан, начавший уже скучать, вдруг насторожился.

— Значит, Торгильс знает латынь, вот как? — пробормотал он. — Откуда бы?

— Монахи в Ирландии научили меня, господин, — сказал я. И не добавил, что, судя по его разговору на латыни с помощниками в тот момент, когда я вошел, я владею этим языком, похоже, получше, чем он.

Вульфстан скривился.

— Эти невежественные ирландские монахи, — заметил он кисло. — Эти тернии в теле истинной церкви. — Он заметил свинцовый амулет, висящий у меня на шее. — Коль скоро ты обучался у ирландских монахов, как случилось, что ты не крещен? Ты должен бы носить на шее христианский крест, а не языческий символ.

— Я так и не завершил образования, господин.

Вульфстан, видно, понял, что меня нелегко запугать, потому что попробовал зайти с другой стороны, говоря по-прежнему мягким угрожающим голосом.

— Христианин ты или нет, но ты подлежишь королевским законам, доколе пребываешь в его владениях. Обучали ли тебя эти ирландские монахи и закону тоже?

Его вопрос был столь колким, что я не сдержался и ответил:

— Они учили так: «Чем больше законов, тем больше нарушителей ».

То был глупый и вызывающий ответ. Я же понятия не имел, что Вульфстан с его причтом к тому времени уже два года трудился над составлением свода законов для Кнута и гордился своим усердием. Даже если архиепископ знал, что слова эти, слышанные мною от учителей-монахов, принадлежат Тациту, они все равно вызвали у него раздражение.

— Позволь изложить тебе пятьдесят третью статью свода законов короля Кнута, — мрачно возвестил Вульфстан. — Она касается наказания за прелюбодеяние. И гласит, что всякая замужняя женщина, которая совершает прелюбодеяние, лишается принадлежащей ей собственности. Более того, она лишается ушей и носа.

Я понял, что он подошел к цели нашего разговора.

— Я понимаю, господин. Замужняя женщина, вы сказали. Вы имеете в виду женщину, вышедшую замуж по законам церкви? Открыто признанную за таковую?

«Волк» злобно глянул на меня. Он понял, что имею в виду я — положение Эльфгифу как «наложницы» в глазах церкви, не считавшей ее законной женой.

— Хватит этой софистики. Ты прекрасно понимаешь, о чем я говорю. Я вызвал тебя сюда, чтобы предоставить тебе выбор. Нам хорошо известно о твоем поведении в отношении некоей особы, близкой к королю. Либо ты соглашаешься быть соглядатаем этого суда, извещая нас обо всем, что происходит во дворце, либо так или иначе ты предстанешь перед судом по обвинению в прелюбодеянии.