Побратимы меча - Тим Северин

Вдруг шум стих, и тогда я услышал голос Греттира, зовущего меня:

— Тяни веревку! Я поднимаюсь.

Я стал тянуть, и вскоре из отверстия в кровле могилы появились голова и плечи Греттира, и он выбрался на траву. Потом повернулся и начал тянуть за веревку, пока не появился ее конец с привязанным к нему свертком. Он использовал свою рубаху вместо мешка для разных найденных в могиле вещей. Он разложил их на траве, чтобы рассмотреть. Там оказалось несколько бронзовых блюд, несколько пряжек и кожаных ремней от лошадиной сбруи, серебряный кубок и два серебряных обручья. Однако лучше всего был короткий меч, который покойник должен был иметь на случай, если валькирии изберут его воином в его посмертной жизни. Греттир вынул оружие из ножен, и при свете луны я увидел затейливые узоры, которые мастер-оружейник выковал на клинке.

— Это благородное оружие, — заметил я.

— Да, мне пришлось из-за него драться с haugbúi, — ответил Греттир. — Он не желал отдавать мне меч.

— Житель кургана? — переспросил я.

— Он ждал меня, сидя на скамье покойника, — сказал Греттир. — Я бродил на ощупь в темноте, собирал могильное добро и рукой наткнулся на его ногу, тут он вскочил и бросился на меня. Мне пришлось бороться с ним в темноте, а он пытался схватить меня мертвой хваткой. Но, в конце концов, мне удалось отрезать ему голову и убить его. Тогда я положил его ничком, лицом вниз, а головой — между ягодицами. Теперь он больше никогда не оживет.

Я не знал, правду ли говорит Греттир. На самом ли деле там был haugbúi? Всем известны рассказы о духах-мертвецах, живущих в могильной тьме, готовых защищать свои сокровища. Порой они принимают плотский облик draugr, ходячего мертвеца, который выходит из могилы и бродит по земле, пугая людей — как draugr Кара Старого, который распугал здешних хуторян. Отрезать haugbui голову и положить ее ему на ягодицы — единственный способ заставить это существо, наконец, успокоиться. А может статься, Греттир наплел мне небылиц, чтобы объяснить гром и лязг, сопровождавший этот грабеж, и свои громкие бессмысленные речи, и нарочитые храбрые крики? Стыдился ли он признаться, что Греттир Силач испугался темноты и всего лишь наткнулся на скелет Кара Старого, сидевшего на своей погребальной скамье? Я не стал подвергать сомнению рассказ Греттира о курганнике, дабы не унизить его, но я-то уже знал наверняка, что он боится темноты больше любого шестилетнего ребенка.

Бахвальство и самоуверенность Греттира стали очевидны на другое утро, когда все проснулись, и он даже не попытался скрыть свою добычу. Еще больше я удивился тому, что он прихватил ее всю, когда мы отправились на хутор Торфинна, чтобы купить припасов. Когда Греттир дерзко выложил могильное добро на стол хуторянина, Торфинн сразу же признал свое.

— Где ты нашел это? — спросил он.

— В могиле на холме, — ответил Греттир. — Призрак Кара Старого, в конце концов, не так уж и страшен. Лучше бы вы оставили все это добро себе.

Должно быть, Торфинн был наслышан о подвигах Греттира, а потому и не думал пререкаться.

— Ну что же, и то правда — от схороненных сокровищ никому нет пользы, — добродушно проговорил он. — Прими мою благодарность за то, что вернул нам эти наследственные вещи. Могу я предложить тебе награду за твою храбрость?

Греттир в ответ пожал плечами.

— Нет. Мне такие вещи не нужны, росла бы только слава. А впрочем, я оставлю себе меч на память об этом дне, — сказал он.

С этими словами он резко повернулся и вышел из дома, прихватив лишь прекрасный короткий меч, а остальное могильное добро оставив на столе.

Я размышлял над его ответом по пути на корабль, пытаясь понять, что двигает Греттиром. Если он ограбил курган, чтобы завоевать восхищение людей своей храбростью, почему после этого он повел себя так по-детски грубо? Почему он всегда так груб и драчлив?

Я поравнялся с ним. Как всегда, он шел один, на расстоянии от остальных.

— Тот человек, из-за смерти которого тебя изгнали из Исландии, почему ты убил его? — спросил я. — Убийство человека из-за такого пустяка, из-за котомки с едой, не прибавит славы и чести.

— То случилось нечаянно, — ответил Греттир. — В шестнадцать лет я еще не сознавал своей силы. Я ехал по пустоши с кем-то из отцовских соседей и вдруг заметил, что котомка с дорожной снедью, которую я приторочил к седлу, пропала. Я вернулся на то место, где мы останавливались дать отдых лошадям, и увидел, что какой-то человек уже ищет в траве. Он сказал, что он тоже потерял свою котомку с едой. А потом он, воскликнув, поднял какую-то котомку и говорит, что нашел то, что искал. Я подъехал посмотреть, и мне показалось, что это моя котомка. Тогда я попытался отобрать ее, а он схватил свою секиру и без всякого предупреждения хотел ударить меня. Я же перехватил топорище, перевернул лезвие и ударил его. А он вдруг выпустил секиру, и поэтому удар пришелся ему прямо по голове. Он тут же и помер.

— А ты не пытался объяснить людям, как это вышло, когда они узнали об этом? — спросил я.

— А что толку — свидетелей-то не было. А человек так или иначе умер, и убил его я, — сказал Греттир. — Да и не по нутру мне обращать внимание на мнения остальных. Я не ищу ни их одобрения, ни презрения. Важно только, какую славу оставлю я в потомках.

Он говорил так открыто и убежденно, что я почувствовал — он признает связь между нами, дружество, которому положило начало совместное ограбление кургана. Мое предчувствие оправдалось, одного лишь не удалось мне разглядеть — того, что Греттир несет в себе свою собственную гибель.

Мореходы сочли Греттира опрометчивым дурнем, потревожившим дух умершего. Всю дорогу они шептались между собой, что его дурость навлечет несчастье на всех. Среди нас была пара христиан — так они чурались от дурного глаза крестным знамением. Их опасения подтвердились, когда мы вернулись туда, где оставили наш корабль. Пока мы ходили, порыв ветра сорвал судно с якоря и развернул бортом к берегу. Якорь не выдержал, и корабль бросило на скалы. Когда мы вернулись, оно лежало на боку, морская волна перехлестывала через борт. Обшивка оказалась повреждена настолько, что кормчий решил, что придется бросить судно и пуститься в Нидарос пешком, унеся на себе самое ценные из наших товаров. Ничего иного не оставалось, как только добраться вброд по мелководью и спасти, что можно. Я заметил, что корабельщики стараются держаться подальше от Греттира. Они обвиняли его в этом несчастье и считали, что на этом наши беды не кончились. Только я единственный шел рядом с ним.

Продвигались мы необычайно медленно. Морем нам хватило бы двух дней, чтобы добраться до норвежской столицы, а дорога по суше вилась, повторяя изгибы берега, огибая заливы и фьорды. От всех этих крюков наше путешествие растянулось на две недели. Всякий раз, оказавшись в устье фьорда, мы пытались договориться с тамошним хуторянином, чтобы он перевез нас, платили ему товаром или, есть у меня такое подозрение, фальшивыми монетами Бритмаэра. Однако все равно приходилось ждать, пока хуторянин принесет свою маленькую лодку, и снова ждать, пока он гребет через залив, взяв за раз в лодку двух-трех человек.