Последний остров - Василий Тишков

Весна этого года была отчаянно буйной, и потому лезла из земли упрямая травянистая молодь. На поляны глянуть нельзя, так и рябит в глазах от цветов разнотравья. Да и леса принарядились: вслед за молодым белоствольным березняком, еще неделю назад выбросившим клейкие листочки, стали одеваться в зеленый шелестящий наряд своего, может быть, сотого лета старые с почерневшей корой березы на обочинах колков; помолодели нежно-зелеными зачесами сосняки; захоронились в лиственной карусели грачиные и сорочиные гнезда с выводками прожорливых и горластых птенцов.

На поляне возле дома появился лесничок. Остановился и заслушался. Куковала кукушка. С каждым «ку-ку» все шире расплывалось в улыбке его конопатое лицо. А у самых ног крохотными бубенчиками выглядывали из травы скромные лесные цветы «кукушкины слезки».

Мишка осторожно присел на поляне, намереваясь собрать горсть голубых бубенцов. И тут рука его дрогнула. Откуда-то издалека послышался голос, будто бабка Сыромятиха ворчню свою завела: «Сторонись полян, где не умерло горе. Не цветы это, а слезы людские».

Вскочил Мишка. Нет, видимо, сегодня он не осмелится собрать букетик обещанных цветов. Пусть Аленка подождет. Очень уж хотелось Мишке, чтобы маленькая ленинградка скорее выздоровела! А ну как поверье сбудется?! Свалятся тогда на Аленку все горести-напасти, и она сразу умрет. Поживет-поживет, возьмет да и умрет. Напасти ведь всякие бывают. И еще эта ворчня Сыромятихина приблазнилась.

Зашагал Мишка прочь лесным проселком, а голос старухи все не отставал от него: «Сторонись полян, где не умерли слезы людские…»

А еще представился ему, и очень отчетливо, второй голос, тихий, но требовательный:

— Ты обязательно покажи мне эти цветочки. Я очень хочу на них посмотреть.

Остановился Мишка. Как же быть-то? Обещал ведь. Упрямая складка легла меж бровей. «Чо это я мельтешусь сегодня? — совсем по-взрослому подумал Мишка и побежал обратно. — Вот уж чепуховиной забил себе голову, — укорял он себя, — да разве могут цветы принести людям несчастье? Ведь собирает же цветы учительница Дина Прокопьевна. И ничего не случается. Дина Прокопьевна самая красивая во всей деревне, добрая и поет лучше всех…»

Выбежал Мишка на березовое взгорье и обомлел — на его заветных полянах паслась колхозная отара. Бараны безнаказанно поедали все на своем пути как саранча. Их не пугала притча бабки Сыромятихи, и напастей они никаких не боялись. С бегу, с пылу показалось Мишке, что перед ним целая армия каких-то странных и мерзких существ, которые хотят отнять у него самое заветное. Потом он не раз ругал себя за эту дурость, но в тот миг схватил сучковатую палку и с непонятной для него самого яростью бросился на баранов. Те ошалело заметались по полянам. Мишка гонялся за ними, бил налево и направо, как рубят саблями в горячем бою самых заклятых врагов.

Пастух Микенька из-за своей куриной слепоты не разглядел среди мечущихся баранов Мишку, подумал, что на отару напали волки, скорехонько забрался на березу и заголосил на весь остров, призывая на помощь. А когда подошел Мишка и той же суковатой палкой пощекотал ему пятки, Микенька стал издавать какие-то подозрительные звуки и свалился с березы.

— Ты чего базлаешь?

— Ав… ав… — не мог прийти в себя с перепугу Микенька.

— Ну вот, теперь загавкал.

— Выв… выв… Тьфу, туды его растуды! В-волки же кругом! Ташши ружье.

— Да я их уже разогнал. Вот этой палкой.

— Пык… Пык… Тьфу, мать его Бог любил! Неужто п-палкой?

— Ну. Могу и тебя взгреть. Сразу по-волчьи завоешь.

— Одичал ты, Михалко, в лесу, — Микенька поднялся, но стоял на ногах неуверенно, как-то широко расставив их.

— А тебе на озеро надо сходить. Провонял на весь остров.

Тоскливо глянул Мишка на обглоданные лужайки и побрел напрямик через лес. Мир теперь казался ему тесным и постылым из-за каких-то баранов, которых очень много и которые поедают самые лучшие цветы.

Потом он вспомнил еще об одном месте, у Страшного колка, на покинутых залежах. Повернул влево и побежал. Он торопился. Солнце поднималось к полуденному развороту и начало припекать. А он все бежал без остановок знакомыми тропами, бежал до рези в глазах от соленого пота, до бухающего шума в ушах.

У последнего осинничка перевел дух и вышел к полю. Сразу же в лицо ударил натужный рокот мотора. А от горизонта до самого осинника пролегла жирная чернота перепаханной земли.

В миражном грохочущем облачке на межу выползал приземистый и могучий «Сталинец».

Мишка шагнул навстречу. Его обдало прохладой земли и жаром металла.

— Ты чо, паря, очумел? — к нему подбежал Жултайка Хватков, отчаянный и чумазый. — Жить надоело, что ли? Под трактор лезешь?

— А зачем вы запахали все слезки?

— Какие слезки? — усталые от пыли и бессонной ночи глаза Жултайки растерянно замигали.

— Кукушкины. Маленькие такие… Голубенькие…

— Вот беда… — Жултайка махнул трактористу, взял друга за плечи и отвел его в сторону. — Иди, Михалко, домой. Мало-мало спать надо, а то совсем вареный ходишь.

— Ничего ты не понял, Жултай…

Не все понимал и сам Мишка, но вдруг подумал, что если сейчас пойдет на третье место искать эти проклятые цветочки, то обязательно свихнется или, чего доброго, загавкает наподобие перепуганного до мокроты Микеньки Бесфамильного.

Когда Мишка вернулся в Нечаевку, все ребятишки бежали к центру села. Среди них были Егорка и Юлька.

Возле старой церкви, в которой временно размещался овощной склад, стояли два «студебеккера». Высокие светловолосые мужчины в грязно-зеленых мундирах выносили из церкви большие корзины с луком, капустой, морковью и грузили на машины.

— Фрицы… — удивленно лупал глазами Егорка и дергал за руку Мишку. — Ты глянь-глянь, самые настоящие фрицы.

— Не настоящие уже, а пленные, — уточнил Мишка. — Я уж насмотрелся на них. Работать они умеют.

— И не страшные совсем, — сказала Юлька. — Только шибко грязные.

— Миша…

Он повернулся и увидел Аленку. Бледная, худенькая, она подошла поближе и виновато спросила:

— А что, разве кукушкины слезки еще не расцвели?

— Зачем ты вышла из дома? Тебе лежать еще надо. Сейчас же идем отсюда.

— Подожди. Я хочу посмотреть на этих… какие они… — В ее большущих грустных глазах застыл вопрос, требующий немедленного ответа.

Егорка подошел к машине и сказал одному из немцев:

— Дяденька, кинь морковку.

— Битте, — улыбнулся немец.

Это был Ганс Нетке. Он выбрал морковку покрупнее и подал мальчишке.

Но тут подскочил Мишка, выбил из рук Егорки морковку и так посмотрел на своего дружка, что тот часто-часто замигал испуганными глазами и попятился.