Золотой характер - Виктор Ефимович Ардов

Я отметаю неискренность в такой момент, когда, возможно, угасает солнце. И я говорю прямо: люблю вас! Люблю нежно, чисто, сильно. Позвольте поцеловать ваш мизинец!

Миронов облобызал теплую, мягкую ручку. Ия Петровна спросила:

— Извините, Андрей Ильич, вы женаты?

После минутного молчания Миронов ответил:

— Не буду скрывать: женат… Вы, наверное, сейчас думаете, что женатый человек не способен на сильное чувство? Ошибаетесь. Как еще способен! Хотите верьте мне, хотите нет, но идти рядом с вами, видеть эти далекие мерцающие звезды, чувствовать тепло вашей милой руки — счастье, неповторимое, радостное счастье!

— Скажите, а дети у вас есть?

— Да, и дети есть. Редкий брак, Ия Петровна, обходится без детей. Цветы жизни — правильно и мудро сказано. Их ни в чем нельзя обвинять… У меня дочки.

— Наверное, миленькие такие!

— Да-а, — расцвел Миронов. — Дети у меня хорошие. Старшая — Верочка — в четвертый класс перешла. Отличница! Умница! Вышивает, учится музыке. Ей-богу, исключительно способная она у нас! Вы, может быть, подумаете: обычное родительское преувеличение? Нет, нет. Я человек объективный, говорю то, что бесспорно.

— Я вам верю, Андрей Ильич, — улыбнулась Ия.

— Поразительные способности! — разошелся Миронов. — А Зина? Девчушка только в третий класс пойдет, а как исполняет «Турецкий марш» Моцарта, послушали бы вы, Продукция Петровна! Маршировать хочется, честное слово! Лида и Манечка пока еще не учатся, но уже буквы знают, да, да! Нисколько не преувеличиваю.

Ия Петровна уже дошла до своего дома, взялась за дверную ручку, а Миронов все говорил и говорил о дочках. Ия слушала восторженный рассказ любящего отца и улыбалась.

— Вы, вероятно, хороший человек, Андрей Ильич, — сказала она. — До свидания, мне пора.

— Дочки лучше меня! Спокойной ночи, Продукция Петровна.

Ия засмеялась.

— Андрей Ильич, меня зовут Ия. Я пошутила. Простите.

— Значит, вы не Продукция? Ну, тем лучше. Как хорошо мы с вами поговорили, Ия Петровна! Пойду, извините.

И довольный Миронов, чуть покачиваясь, зашагал домой. Он совсем забыл, что всего несколько минут назад признавался этой женщине в любви.

Ф. Кафтанов

ИСПОВЕДЬ „ОТРИЦАТЕЛЬНОГО“

Вот уже почти тридцать лет я изображаю одних лишь отрицательных типов. Да, да, всю жизнь — одних лишь трусов, негодяев, карьеристов, ханжей, предателей — все что угодно, только не честных и порядочных людей, с какими чаще всего встречаюсь, среди которых живу и дышу… Впрочем, дышу — это мало сказано. Я не просто дышу среди хороших людей, я наслаждаюсь их близостью, их лицами, их разговорами. В такие минуты, скажу без преувеличения, я всегда чувствую себя счастливым путешественником, перед которым после долгого и утомительного пути появился вдруг желанно-сказочный оазис…

Но — увы! — это чувство приходит ко мне лишь тогда, когда капризная фортуна оставляет меня неузнанным среди окружающих. А это, признаться, бывает не так уж часто. Обычно стоит выйти мне на улицу, как на меня начинают кивать, и я, торопливо проскальзывая мимо прохожих, иногда слышу такие, например, едкие реплики:

— Смотри, пошел этот… как его… из-за которого в последнем фильме ревнивый мавр задушил свою без вины виноватую Дездемону…

«Ну чем я виноват, что то и дело встречаю людей, которые смотрят на меня так, как будто я и в самом деле злодей? — рассуждаю я сам с собой. — Ведь дело доходит до чего? Бывает, поздороваешься с каким-нибудь школьником или школьницей, радостно кивнешь и улыбнешься им от души, а они на тебя посмотрят так, словно ты дубиной замахнулся… А то бывало и так: мальчишки, узнав во мне какого-то сыгранного в кино злодея, бросали в меня камнями».

Думая обо всем этом, я всегда вспоминаю, как много лет тому назад я навсегда расстался с собой и обрек себя на тернистый путь Отрицательного.

Случилось это неожиданно. Впрочем, прежде чем рассказать эту странную историю, я должен оговориться. Дело в том, что уже в пятнадцать лет я твердо решил для себя: во что бы то ни стало буду артистом! Буду наперекор всему!.. Наперекор всему — это, разумеется, вопреки желанию отца и матери, мечтавших увидеть меня врачом. Но я мечтал об ином, и не только мечтал — я украдкой учился, посещал кружки самодеятельности, изо дня в день тренировал себя. В семнадцать лет я читал, например, знаменитый монолог Чацкого так, что, когда говорил: «Карету мне! Карету!» — мое сердце разрывалось от щемящей тоски, и я плакал, забывая о себе и ненавидя тот мир, который довел моего героя до последней точки отчаяния. Плакал и верил, что, глядя на меня, содрогнутся также и души моих будущих зрителей.

И вот однажды я предстал «пред хмурые очи» главного режиссера местного драматического театра. В то время это было проще, чем теперь, поэтому, выслушав меня, он уселся в кресле и без обиняков потребовал:

— Ну, что ж… читайте. Что там у вас?

И я прочел.

Прочел так, как никогда не читал. Но не успел отдышаться, как услышал за своей спиной чужой холодный голос:

— Н-да… Не густо.

От этих слов во мне как будто что-то оборвалось. Машинально повернувшись к режиссеру, я застыл перед ним, подобно обреченному на смерть.

И что бы вы думали? Режиссер разразился вдруг неудержимым смехом! Он сидел и, хлопая руками по коленям, хохотал, а я стоял, как дурак, и не мог понять: человек это или сам дьявол в образе человеческом?

О, мне до скончания дней своих не забыть этого смеха! Смех, на всю жизнь лишивший меня права называться Положительным.

Я сгорал от негодования, готовый кинуться на режиссера.

Но он вдруг перестал смеяться. Поднявшись с кресла, обошел вокруг меня и торжественно произнес:

— А ведь из вас может получиться замечательный негодяй. Настоящий мерзавец!

И, хлопнув меня по плечу, режиссер пророчески заключил:

— Молодец, юноша! Быть тебе артистом. Я верю: через пару-тройку лет на театральном небосклоне звездой первой величины засияет еще один Отрицательный!

С тех пор и началось, фигурально говоря, мое победное восшествие на опасные высоты Отрицательного. С тех пор и посыпались на мою голову всяческие беды и обиды. Помните, как у шолоховского деда Щукаря? Нарекла ему бабка чин «енерала» — и пошло у бедного человека все навыворот.

Так и у меня: окрестил меня режиссер Отрицательным — и нет мне ни радости, ни покоя. Чем лучше я изображаю мерзавцев, тем чаще меня узнают и тем реже я чувствую себя Положительным. Когда-то, «в дни юности туманной», я три года ухаживал за одной актрисой. И что же? Вышла все-таки за Положительного. Бывало, во время съемок какой-нибудь Положительный напьется, надебоширит, побьет посуду в гостинице, а штраф мне присылают. Это если в