Золотой характер - Виктор Ефимович Ардов

предстоящих сокращениях в вашем учреждении. Он спешит сообщить вам об этом тоном крайне многозначительным и донельзя сочувственным. Говорить людям неприятности, первым сообщать недобрые вести — портить настроение — в этом его призвание, он чувствует, что это прямая обязанность, даже долг. Он, видимо, задумал себя как милого старого ворчуна из современной актуальной пьесы, который привык резать правду-матку всем в глаза, брюзжит, но в душе — скрытый энтузиаст до чертиков и в последнем акте обязательно проявляется… Но этот тип достаточно надоел всем нам и на сцене, а уж в жизни он просто нетерпим.

Однако приходится терпеть. Обычно это бывший друг вашей покойной тетки или дядин сосед, помнящий вас вот таким от пола, когда он еще имел свой выезд, а вы ходили пешком под стол, но зато вас носили на руках туда, куда, согласно поговорке, даже царь пешком ходил… Он частенько навещает вас, захаживает на часок и засиживается на пять. В течение этого времени он, пользуясь старинным знакомством и родственными узами, успевает наговорить и насообщать хозяевам массу неприятного.

Едва он вошел в переднюю, еще не снял он галош, как хозяин слышит:

— Миленький мой… что это вы так поддались? Болели, что ли? Да ведь краше в гроб кладут. На вас прямо лица нет…

Хозяин, только что вернувшийся с юга, из Сочи, загорелый и подобревший на семь кило, пытается возразить: дескать, наоборот, он совсем напротив — бодр, как никогда, и здоров, что он только что с курорта…

— Ну вот, — говорит доброжелательно гость, — в Сочах… нашли тоже место. Да разве можно при вашем-то сердце, да и в субтропики… Ясно, испортили сердце. Эх, молодежь, молодежь, не жалеете вы своего здоровья. Глядите-ка, на кого похожи стали.

Здороваясь с хозяйкой, он восклицает:

— Здравствуйте, мое почтение. Вот зашел проведать, как и что… Плохо, плохо вы за своим-то смотрите. Да и сами вы что-то того… Ой, постарели, постарели как… Вы меня, старика, простите, я, знаете, привык правду-матку… Вам ведь и летов-то, чай, немного, годов тридцать пять, не более. Что? Двадцать четыре? Скажите, голубушка, как жизнь свое берет… Или прическа эта вам не идет к лицу, что ли… Ох, напрасно вы подстриглись. Вам лучше так было.

Тщетно пытается хозяин заткнуть эту душескребную скважину. Тщетно заливает он ее чаем и набрасывает пластырь из печенья. Все тщетно. Гость неумолим.

— Между прочим, — озабоченно сообщает он, — я тут кое-где был, беседовал кое с кем… Поругивают вас, признаться… Такое о вас говорят, просто я не верю даже.

— Что такое? — пугается хозяин.

— Нет, нет, что вы, я не скажу. Что я, сплетник, что ли… Я просто долгом своим дружеским считал предупредить. Чтоб имели в виду. Нехорошо о вас говорят многие. Что-то такое, вроде будто вы подхалим, невежда, краснобай, шкурник… Я, знаете, привык правду-матку, извините. Да вот кстати… Я слышал из верных уст, что ваш институт в Сибирь куда-то переводят.

— Не может быть, — ужасается хозяйка. — Как же мне тогда?

— Да уж придется ехать, ничего тут не попишешь. Ну ничего — это для семейного счастья даже полезно. Порознь поживете. И то, я слышал краем уха, признаться, что вы того… разводиться собрались. Вы извините, я почти, так сказать, по-родственному, привык правду-матку…

— Да вздор это все, кто вам сказал?

— Ну, ну, ладно. Меня, старого воробья, на амурах не проведешь. Видел, видел-с я вас на днях, как вы свиданьице на Пушкинской назначили да дожидались. Озорник он у вас… Стоит это себе на Страстной и в разные стороны поглядывает. А тут и она самая подошла…

— Да позвольте, — говорит смущенный хозяин, — ведь это же я такси дожидался. Ну, вероятно, кто-нибудь подошел, встал в очередь.

— Знаем, знаем… Ну, я не осуждаю. Теперь новая жизнь, новые принципы. Нечего себя по рукам связывать. Раз не подходите, не сошлись…

— Да откуда вы это взяли?

— Ну, я ведь и сам не слепой. Понимаю, учитываю. Беспартийному как-никак все-таки трудновато с партийной-то… Стойте, стойте! — восклицает гость вдруг, воззрившись на голову хозяина. — Да у вас, батенька, никак лысина уже пробивается. Плешиночка, плешиночка, факт. Поздравляю.

И вот сидит, попивает чаек и выкладывает с видом обязательным и сердечным неприятное за неприятным, этот нуда принципиальный, окислитель настроений, назойливый душескреб.

— Я слыхал, вы комнату от треста на дачке по Октябрьской получаете. Хорошее дело. Только не советую. Сырость, комары, горы. Наплачетесь.

Он уже успел расхулить новое платье хозяйки (морщит сзади), нашел угрожающую трещину на отремонтированном потолке, брак и подтек на обоях и нагнал еще целый косяк правды-матки. Он уходит только тогда, когда видит, что доконал вас окончательно. На прощанье он рекомендует покрепче запереть дверь на ночь и не очень-то спать, ибо внизу, когда он входил, стояли какие-то подозрительные субъекты.

Но вот наконец он ушел. В комнате как будто посвежело, и даже электричество словно воспрянуло духом, засветило поярче. Но ничто уже не радует хозяев. Муж в раздумье глядит на потолок, ища коварную трещину, чешет впервые обнаруженную лысину, затем щупает пульс. Пульс горячечный. Так и есть… испортил сердце в Сочи… А жена застыла в тоске у зеркала:

— Ну, конечно… действительно, я страшно постарела. Он прав, на всех чертей смахиваю, ужас. Я, конечно, понимаю, что от такой старой страховидины побежишь свидание назначать не только на Пушкинской, но и у черта на куличках. Я не упрекаю… Я понимаю…

Начинается мрак, бред, тарарам, потрясение основ, борьба миров, битье посуды…

Но это была веселая чета. Наутро мрак рассеялся, и хитроумный муж придумал план, как обезопасить себя от окислительных визитов проклятого душескреба. План был разработан и приведен в действие. Через две недели добрый милый знакомый душескреб, войдя, сочувственно сообщил:

— А все усиленно поговаривают о переводе вашего института…

— Вот хорошо! — закричала весело хозяйка. — Мне так надоела Москва, эта ужасная квартира, треснутый потолок, эти бракованные обои лягушачьего цвета.

— Ну, напрасно, — сказал растерявшийся на мгновенье гость, — трещина почти незаметна, обои не лягушачьего вовсе, а скорее этак стрекозиного оттенка… Вообще такую квартирочку бросать — убиться мало от досады.

И он долго хвалил квартиру. Назло. Потом он задумался: чем бы все-таки допечь хозяев.

— А дачи вам не будет, говорят. Сократили из списков.

— Слава богу, — сказал муж, — комары, сырость, горы.

— Нет, там местность отличная. По-моему, очень обидно, если вам не дадут.

И он похвалил местность. Но бес душескребства подзуживал его.

— А вашего-то Исаака Эмпедокловича любезного сократили. Вот вам и покровитель.

— И правильно сделали. Бездельник, неуч, выскочка… Я с ним давно в контрах.

Душескреб явно сбился с панталыку.