Путешественница. Книга 1. Лабиринты судьбы - Гэблдон Диана

К моменту, когда Грей был выбрит и, с помощью слуги, одет, он вполне вернул себе присутствие духа и даже смог оценить сложившееся положение юмористически, правда, с довольно мрачным весельем.

Его идиотизм при Кэрриарике спас Фрэзеру жизнь при Каллодене. Теперь долг уплачен, и Фрэзер – в его власти, и статус заключенного вполне давал ему безопасность, поскольку все Греи, умные или дураки, опытные и наивные, всегда были людьми чести.

Он уже куда веселее посмотрел на себя в зеркало, напялил парик и отправился позавтракать перед тем, как появиться на сборе заключенных.

– Подать еду сюда или в гостиную, сэр?

Из-за двери заглянул, как обычно, лохматый Маккей.

Углубившийся в документы Грей не сразу понял, чего от него хотят, что-то промычал, потом сообразил, о чем спрашивает Маккей, и пробурчал: «Сюда, пожалуйста». После чего непонятно чему кивнул, опять погрузился в чтение и даже не оторвался от бумаг, когда на столе появился поднос с ужином.

Кварри не шутил насчет бумаг и необходимости в писаре: только для снабжения заключенных едой было необходимо написать множество приказов, отношений, обязательств, предписаний, счетов, накладных и других документов, которые требовалось обязательно исполнять в двух экземплярах (второй отправлялся в Лондон).

При этом продовольствием дело не заканчивалось. Оказалось, вся жизнь обитателей крепости: и заключенных, и охраны, и наемных работников – не текла сама собой, а регулировалась великим множеством распоряжений, которые требовали внимания начальника. В результате первые дни Джон Грей только читал, писал и подписывал разнообразные хозяйственные документы. Довольно скоро он дозрел до мысли, что умрет от тоски, если немедленно не найдет подходящего писаря.

«Двести фунтов пшеничной муки для заключенных, – написал он. – Шесть больших бочек эля для нужд охраны».

Когда-то изысканный почерк вскоре свелся к незамысловатой скорописи, вместо сложной подписи с завитушками он стал коротко писать «Дж. Грей». Начальник тюрьмы вздохнул, отложил перо, закрыл глаза и потер лоб, чтобы унять головную боль. С момента его прибытия солнце так ни разу и не являло себя; он день-деньской торчал в задымленной комнате и работал при свечах, отчего глаза горели, как набитые углями. Предыдущим вечером прибыли ящики с книгами, но он не успел их распаковать, так как очень устал. Грея достало лишь умыть воспаленные глаза холодной водой и свалиться в постель.

Внезапно он услышал странный шорох и, встревожившись, открыл глаза. На столе сидела огромная коричневая крыса и держала передними лапами кусок сливового пирога. Не шевельнувшись, она внимательно уставилась на человека и лишь шевелила усами.

– Это что такое?! – изумленно вскричал Грей. – Ну ты, воровка! Это мой ужин, черт побери!

Крыса задумчиво жевала пирог и время от времени вскидывала на майора яркие бусины глаз.

– А ну пошла вон!

Грей, разозлившись, схватил первый попавшийся под руку предмет и запустил в крысу. Чернильница упала на пол, разбилась о камни, в результате все вокруг забрызгало чернилами. Крыса, испугавшись, спрыгнула на пол, побежала к двери и молниеносно проскользнула между ног изумленного Маккея, примчавшегося узнать, что за шум.

– В тюрьме есть кошка? – спросил Грей, вываливая поднос с ужином в помойное ведро.

– Ну, сэр, в кладовых коты есть, – ответил Маккей. Он елозил по полу на четвереньках, пытаясь вытереть все чернильные лужи и следы, оставленные наступившей в одну из них крысой.

– Тогда принеси сюда кота, Маккей, – скомандовал Грей. – Немедленно!

От воспоминания о непристойно-голом крысином хвосте, который спокойно лежал в его блюде; майора передернуло. Спору нет, он встречал крыс, и многократно – но в поле; а вот так, в собственном кабинете, да еще чтобы она похитила его ужин – это слишком.

Широким шагом он подошел к окну и долго стоял возле него в надежде, что прохладный воздух приведет его в себя. Тем временем Маккей драил пол. Темнело, во дворе замелькали багровые тени, тюремная стена казалась еще угрюмее, чем всегда.

Под струями дождя от кухни в тюрьму протащилась вереница маленьких тележек, наполненных едой для узников: огромными кастрюлями с дымящейся овсянкой и корзинами с хлебом, накрытыми дерюгой. Ну что ж, у несчастных, после целого дня тяжкого труда под дождем в каменоломне будет горячая пища.

Майор отвернулся от окна и неожиданно для себя поинтересовался:

– А что, Маккей, много ли в камерах крыс?

– Не так чтобы мало, сэр, по правде говоря, великое множество, – ответил тот, в качестве финала протерев начисто порог. – Сэр, мне сказать повару, чтобы тот приготовил вам новый ужин?

– Пожалуй, – согласился начальник. – А потом, мистер Маккей, будьте любезны, устройте так, чтобы коты были во всех камерах.

Маккей в нерешительности застыл. Грей заметил его замешательство и прервал складывание разворошенных бумаг.

– В чем дело, Маккей?

– Сэр, – медленно проговорил Маккей. – Оно конечно, как вам угодно, только боюсь, парни не обрадуются, если коты выведут всех их крыс.

Грея чуть затошнило, но он поднял на Маккея глаза и спросил:

– Неужели заключенные едят крыс?

Перед его мысленным взором явственно возникли мелкие крысиные зубы, держащие сливовый пирог.

– Ну, это кому как повезет, сэр: крысу ловить нелегкое дело, – ответил Маккей. – На худой конец, может, и коты смогут помочь. Еще будут приказания, сэр, или больше нет?

Глава 9

Скиталец

Грей сумел хранить выдержку и избегать Джеймса Фрэзера всего две недели. По их истечении в крепость прибыл житель близлежащей Ардсмьюир, который принес новости, коренным образом изменившие положение.

– Он все еще жив? – резко спросил майор этого вольнонаемного деревенского жителя.

– Да, сэр, я был там, когда его принесли в «Липу». Нынче он там лежит, и за ним смотрят; правда, по его виду похоже, что одного ухода мало, если вы, сэр, разумеете, что я говорю.

Гонец скорчил важную мину.

– Да, понял, – ответил майор. – Спасибо, мистер…

– Эллисон, сэр. Руфус Эллисон. К вашим услугам, сэр.

Затем взял предложенный шиллинг, зажав под мышкой шляпу, поклонился и отбыл.

Сидевший за столом начальник тюрьмы тоскливо посмотрел через окно на набрякшее тучами небо (со дня его приезда он так и не видел ни единого солнечного луча) и в раздражении постучал очиненным пером по столешнице, запамятовав, что от этого кончик тупится и перо придется чинить снова.

Но по правде сказать, Грею не было дела до пера: принесенные новости заставили бы насторожиться кого угодно. Этим утром обитатели деревни обнаружили в окрестных торфяниках человека, который бродил там в тумане, в промокшем платье; неизвестный горел в лихорадке и бредил.

Больной что-то говорил, не закрывая рта, но никто не мог понять его бессвязного бормотания, в котором перемежал французские и гэльские слова, иногда добавляя к ним английские (вероятно, несчастный был шотландцем). И среди этих слов спасители смогли разобрать слово «золото».

Любой, кто имел хоть малейшее отношение к мятежу якобитов, мог подумать лишь об одном: о французском золоте. О несметных сокровищах, которые, по слухам, втайне послал своему кузену Карлу Стюарту Людовик Французский. Однако сделал это слишком поздно.

Одни утверждали, что в ходе отступления, предшествовавшего разгрому при Каллодене, хайлендеры припрятали французское золото. Другие уверяли, что Карл так и не получил сокровища и золото было спрятано на всякий случай в какой-то пещере на северо-западном побережье, неподалеку от места, где его сгрузили с французских судов.

По мнению одних, тайна золота канула в Лету, так как владевшие ею погибли в битве при Каллодене, а некоторые заявляли, что некое семейство горцев прекрасно знает, где спрятан клад, но никогда не откроет этого из верности данному слову. Так или иначе, никто золото не нашел. Пока.