Опасное молчание - Златослава Каменкович

— Тем более надо обновить! — звенели повелительные нотки. — Ха-ха-ха!

Ирина была дочерью известного хирурга. Всегда с ярко накрашенными губами, порхая в лучах отцовской славы, она стяжала в университете незавидную славу стиляги. Девушка первая когда-то появилась в аудитории в ошеломляющих чулках с черной пяткой, а позже — в платье «без плеч». Только лишь стали носить «японки с ластовицей» и чулки без всякой пятки и шва, опять же студенты узнали о новой моде, увидев все это на Ирине. О прическах и говорить не приходится! Их, как и платья, Ирина меняла с истинно хореографической легкостью.

И, надо отдать справедливость, она производила иногда фурор своими нарядами. Многие в университете считали, что Ирина прекрасно одевается и у нее тонкий вкус. И хотя говорят, что о вкусах не спорят, Леся наперекор этому правилу однажды крепко поспорила на комсомольском собрании. Она говорила, что иной раз Ирина является на лекции в неприлично крикливых платьях, которые оскорбляют девичью стыдливость.

Вот этого и не могла простить Лесе Курпите развязная Ирина, с острым как бритва языком.

Желая уязвить Лесю тем, что та всегда носит, сменяя одну другой, две вышитые гуцульские кофточки и домотканую юбку, выкрашенную в темно-синий цвет, она злорадно дала прозвище девушке — «Дитя гор». Но поэтическое имя так шло смуглолицей гуцулочке, что в устах товарищей «Дитя гор» звучало, вопреки желанию Ирины, как ласка.

— Нас ждут, Наташа! Мы же опаздываем… — громко упрекнула Ирина, видя нерешительность подруги. — Бог мой, не сахарные, не растаем под дождем!

— Тебе хорошо, у тебя плащ, — возразила Наташа.

— Но твои кудряшки после небесного душа станут еще прельстительнее. — И вдруг сквозь сдавленный хохоток Леся услышала уже в свой адрес: — Шик, блеск, красота! Взгляни, Наташа, как гармонируют ее туфли с этим модным пальто!

Прошуршав заграничным плащом ядовито-зеленого цвета, Ирина проскользнула мимо Леси и выскочила под дождь, увлекая за собой Наташу.

«Переживать из-за стиляги? И не подумаю. Просто непонятно, что ее привело на наш факультет? Разве такая сможет учить других, если сама так неправильно живет, если сама такая чужая, далекая людям… Чиненые-перечиненные туфлишки никак не подходят к моему новому пальто, это я и без тебя знаю. Но пока не могу выкроить из своей стипендии на новые туфли. И так попросила маму прислать мне недостающих денег на пальто…»

Деревья стряхивали капли дождя, когда Леся перебежала мостовую и торопливо зашагала вверх по аллее парка. Она уже приближалась к белой беседке, недалеко от здания банка, когда вдруг увидела под деревянной скамейкой черную дамскую сумку. Громко окликнула — может, услышит тот, кто ее потерял.

Но никто не отозвался. Тогда Леся вынула из сумки запечатанную пачку пятирублевок, паспорт и небольшую продолговатую пенсионную книжку. Перелистав паспорт, Леся узнала, что сумку с деньгами и документами потеряла жена погибшего полковника. У нее пятеро детей и старики — родители мужа. Живет она в районе Высокого Замка, на улице Довбуша. Но что было самым удивительным, в списке детей значилась Наташа Яременко.

— Да, лет ей примерно столько, — взволнованно шептала Леся.

С фотографии на паспорте грустно смотрела болезненная, еще не старая женщина, совсем не похожая на Наташу, однокурсницу Леси.

«Надо сейчас же вернуть сумку», — подумала Леся.

Она побежала по аллее назад, в сторону главней почты, где проходил трамвай, поднимающийся в район Высокого Замка.

Через тридцать минут Леся позвонила в дверь квартиры на втором этаже.

Двери открыла худенькая темноволосая девочка с заплаканным личиком.

— С мамой был припадок. А теперь лежит и плачет. У нас…

Вдруг девочка смолкла, лицо ее просветлело, и, подпрыгнув от радости, она бросилась в комнату, оставив Лесю в коридоре у раскрытых дверей.

— Мамочка!.. Там… твою сумку принесли!

Как светло, как радостно на душе, если ты можешь помочь человеку в беде.

Леся сидела напротив дивана, где лежала женщина, окруженная домочадцами.

— В банке было душно… Вышла, присела на скамейке в парке… а потом уже не помню, как добралась домой, и сразу этот припадок… Не знаю, чем мне отблагодарить вас, милая девушка.

— За что же? — смущенно краснела Леся. — Только, извините меня, пожалуйста, я взяла в вашей сумке… тридцать копеек на трамвай.

В комнату вошла Наташа.

— Так вот ты какая, наша Дитя гор? — сказала она, обнимая Лесю.

— Какая? — вконец смутилась Леся.

— Честная.

— Ты поступила бы иначе?

— Думаю, что нет.

В разговор вмешалась младшая сестренка Наташи, открывшая Лесе дверь.

— Один раз в хлебном магазине я тоже потеряла целых двадцать пять рублей. Кто-то бессовестный поднял и не отдал. Ой, как я плакала-а-а! — и, прильнув к гостье, девочка убежденно заключила: — Я тоже буду, как вы.

Потом девочка спрятала ключ от входных дверей, чтобы Леся не ушла. Волей-неволей пришлось остаться обедать в этой большой гостеприимной семье.

— Наталка, а ты почему не ешь борщ? — спросила старушка.

— Нет аппетита, бабушка, — ответила Наташа и отставила тарелку.

— Неприятности? — встревожилась мать.

— Да что ты, мамочка! Все хорошо.

Обед близился к концу, когда в передней раздалось несколько нетерпеливых звонков.

Ирина влетела в комнату, как вихрь, сразу даже не заметив Лесю.

— Нет, такой дурочки я еще никогда не видела! Лидия Ивановна, да хоть вы внушите Наташке! У нее талант! Ее ждет слава! Боже, если бы мне ее фигуру, лицо, голос! Ну что ей даст этот исторический факультет? Ушлют работать учительницей куда-нибудь в село! А ей предлагают… В нее влюбился знаменитый…

И вдруг, заметив Лесю, смолкла. Негодующе посмотрела на Наташу.

Леся, питая к Ирине взаимную неприязнь, заторопилась уходить.

— Посидите, — попросила хозяйка.

— Не уходи. Что ты там в общежитии не видела? — удержала за руку Наташа.

— Мне в библиотеку нужно. Я заказала книги, хочу позаниматься.

И Леся ушла.

За окном сгущались сумерки. Листья клена, словно большие птицы, слетались на подоконник читального зала. Дождь затих, но ветер усилился, и Лесе стало холодно сидеть у окна. Она собрала книжки и пересела поближе к кафельной печи, в которой горел газ. Не успела девушка углубиться в раскрытую книгу, как кто-то, усаживаясь, неловко и шумно задел стул, на котором она сидела.

— Надо осторожней, — недовольно шепнула Леся, порывисто повернув голову.

Ее взгляд встретился с виноватой улыбкой молодого человека, которого Леся уже не раз встречала здесь. Он всегда умудрялся сесть как-то так, чтобы она его видела. Это был тот самый Владимир Латорица, из политехнического института, известный студент, о котором писала молодежная газета. Там же был помещен и его портрет.

Вот и сейчас он сел очень близко.

Леся по нескольку раз перечитывала одни и те же строки, не запоминая ни одного слова. Хотела украдкой взглянуть на своего соседа, что-то быстро писавшего в толстой общей тетради. Но в тот же миг он перестал писать и посмотрел ей в лицо.

От смущения у Леси пойманной птицей затрепетало сердце. Уткнувшись в книгу, злясь, мысленно укоряла себя: «Нашла время глаза пялить! Как неловко получилось… Он, конечно, выдающийся, а ты?»

Но и «выдающийся» в эти минуты сидел в раздумье над раскрытой книгой, глядя куда-то мимо строк. Он думал о Лесе, даже не зная ее имени. Прежде, издали он не раз заглядывался на стройную гуцулочку.

Там, в селе Родники, где Леся родилась и росла, девушки говорили, что любовь приходит, когда в садах деревья, словно невесты, одеваются в нежно-розовую дымку цветов, когда ласточки прилетают в родные гнезда из-за синего моря, а гром весело играет в горах с весенней грозой. А потом снежно белеют в лесной траве душистые ландыши, похожие на чистые светлые надежды…

Но к Лесе это пришло в холодный дождливый осенний вечер, когда аллеи парка покрылись листьями клена. Рядом с нею шел этот большой, сильный молодой человек.

— У меня с детства была мучительная тоска по родному и близкому человеку, — рассказывал Владимир. — И вот я встретил девушку. Мне показалось, что мы полюбили друг друга. Да, мы расписались. Мечтал, что она будет мне верной женой… Но она хотела уехать с одним артистом… И вот уже четыре месяца я не ищу с ней встреч, мы стали совсем чужими… Зачем я все это говорю? Может быть, вам это совсем неинтересно.

— Нет, почему же? Я благодарю вас за доверие.

И вдруг он обнял ее и поцеловал в щеку.

Леся вырвалась.

— Я обидел вас.

— Да, — сквозь слезы проговорила девушка и ушла, не позволив себя проводить.

Владимир писал свою дипломную работу, будто чудесную песню, которую посвящал любимой. Ему теперь было стыдно вспомнить тот осенний вечер, когда он так напугал Лесю. Чистая, застенчивая девушка стала для него дороже всех на свете. Слышать ее голос, смотреть на нее было таким огромным счастьем! На заводе, где Владимир проходил практику, или в своей небольшой комнате на пятом этаже, порога которой еще ни разу не переступала Леся, она всюду незримо была с ним.