Опасное молчание - Златослава Каменкович

Ганна подумала, что, видимо, врач так же молод, как она, поэтому секретарь позволяет себе ослушаться.

Ярош точно прочел ее мысли.

— Я вас непременно познакомлю с пашей Владимиром Васильевной.

— Она молодая? — спросила Ганна и почему-то густо покраснела.

— Даже позавидуешь ей доброй завистью, — весь как-то просветлел Ярош. — А приехала сюда, когда я еще под стол пешком ходил.

— О, так ей уже…

— Если нужна точность — шестьдесят пять. Муж учительствовал, она лечила больных. Власти их недолюбливали. Народ уважал. В минувшую войну она партизанила. Пуля хортиста настигла старого учителя, когда он с донесением возвращался в наш отряд. Учителя здесь все помнят. Его именем назвали школу. Владимира Васильевна — главный врач районной больницы.

Говоря все это, секретарь райкома внимательно всматривался в лицо молодой собеседницы.

— Мне кажется, вам не очень-то хотелось забираться в наш глухой закоулок? — прямо спросил Ярош. — Так один медик, ваш предшественник, выразился.

— Я не приехала искать себе спокойного, уютного уголка, — вспыхнула Ганна. — Всюду живут люди…

«Она красива, даже очень. Ей бы в кино сниматься…» — поймал себя на мысли Ярош.

В это время и вошел смуглолицый, усатый Данило Валидуб.

Секретарь райкома познакомил их.

Валидуб кинул на приезжую быстрый отчужденный взгляд и молча закурил.

«Почему он посмотрел на меня так угрюмо и холодно?» — в молчаливом смущении Ганна переколола шпильку в пышных светлых волосах.

Этот недоверчивый взгляд председателя перехватил и секретарь райкома.

— Доктор — член партии, — сказал он, и в голосе послышался укор за неделикатность Валидуба. — Считай, что в нашем полку прибыло.

Что-то похожее на искорку смеха сверкнуло в карих, горячих глазах председателя.

— Доктор вы мой дорогой, — вдруг с открытым сожалением развел он большими, жилистыми и совсем черными от солнца и ветра руками, — ну, были бы вы хоть лет на тридцать постарше! А то… — и замолк, громко вздохнув.

Разве узнаешь, о чем думает человек, когда он молчит?

— Договаривайте, прошу вас, — строго свела брови Ганна.

— Сбежите в город.

— Почему вы так думаете?

— До вас тоже из Львова был… Лето прокурортничал, а потом: «Жена не хочет терять квартиру в городе, не бросать же ее с ребенком? А обзаводиться новой семьей я не собираюсь!» В общем, по семейным обстоятельствам этот доктор укатил обратно.

— Я незамужняя.

— Тем более, — озадаченно вздохнул Валидуб.

«Что он хочет этим сказать? — вся так и вспыхнула Ганна. — Это про таких говорится: на зеленый лес посмотрит — лес завянет…»

Однако вскоре Ганне стало неловко, что она так плохо подумала о Валидубе.

— Я человек, не бог с креста, — уже миролюбиво проговорил председатель. — Извините, если что не так сказал. Обидеть не хотел. И еще за долг считаю предупредить: села у нас разбросаны по горам. Один доктор на три села.

— У вас будет помощница, фельдшерица, — добавил секретарь райкома.

— Колхоз закрепил за больницей лошадь, специально для доктора. Усидите в седле?

— В детстве приходилось, думаю, что не разучилась.

— Да вы не обижайтесь, если не умеете, мой сын Левко научит. Ему хоть и девять, а всадник он у нас отличный.

— Благодарю, — улыбнулась Ганна, и веселые ямочки заиграли на ее щеках. — Надеюсь, есть и подвода, чтобы возить больных?

— А как же? Есть.

— Хочу вас предостеречь, Ганна Михайловна, — сказал Ярош. — Родники — пограничное село. Жизнь здесь полна всяких неожиданностей. Понадобится помощь — в любое время можете обращаться к секретарю вашей парторганизации, — указал на Валидуба. — Или ко мне.

— Благодарю.

— Суеверие — это пока еще бич в наших селах. Часто женщины избегают обращаться к врачу. А кончается это иногда страшной бедой. Найдете дорогу к их сердцам — считайте, что выполнили партийное поручение, — заключил секретарь райкома.

— Постараюсь.

— У нас сектанты есть, — тяжело обронил Валидуб. — Тихие, кроткие… Замкнутся и бубнят молитвы. Работать — грех! Детей в школу посылать — грех! В прокуратуру брехню строчить — то не грех! Тьфу, и кто эту заразу к нам в село занес?

— Ты там, Данило, без партизанщины. Чтоб с позиции коммуниста.

Валидуб ответил:

— У меня, товарищ секретарь, позиция наступательная! С этим злом в селе не буду мириться!

— Выявим, кто там ими верховодит, — убедительно успокоил взгляд секретаря, — за ушко — да на солнышко! — И не замедлил с оттенком похвалы сказать: — Дамбу, говорят, вы построили первый класс!

— Хвалиться не буду, товарищ секретарь, приедешь — увидишь.

— Нынче самое подходящее время отводить реку. В добрый час! А весной на месте старого русла вполне можно будет начать посадку виноградника.

Сама не зная отчего, в состоянии душевного беспокойства, уже выходя из кабинета, Ганна проронила:

— Любомир Ярославович, прошу вас, наденьте в дорогу пальто.

— Рановато в эту пору, — качнул головой Ярош, — но свитер теплый надену, обещаю.

Валидуб помог врачу отнести в машину вещи.

Ганна знала, что от райцентра до Родников семьдесят километров в горы.

Спросила:

— Дорога хорошая?

— Как вам сказать, — скривился Валидуб. — Но если не боитесь ехать «с ветерком», за полтора часа будем дома.

— В пропасть не свалимся?

— Где опасно, поедем тихо, — и неожиданно по-русски лихо запел:

…Помирать нам рановато,Есть у нас еще дома дела-а!

— О, у вас чудесный голос, — серьезно заметила Ганна.

— Что у меня? Послушали бы, как поет Мирко.

— Кто?

— Товарищ Ярош. На всей Верховине такого голоса днем с огнем не сыщешь. В войну, — продолжал Валидуб, — фашисты за голову нашего командира партизанского отряда сулили десять тысяч марок или сто овец. Только не нашлось в Карпатах предателя, отряд провоевал до прихода советских войск. В горах люди прятали мать товарища Яроша и жинку его с двумя хлопчиками…

Неожиданно Валидуб потерял нить разговора.

Ганна молча ждала.

— Да… три года минуло, как война кончилась, и вдруг такое душегубство, — жестко проговорил Валидуб. И снова умолк.

В выси над ними пролетел самолет, скрывшись за высокими бесформенно наваленными скалами.

— Что же случилось? — осторожно напомнила Ганна.

— Позапрошлым летом было… Вызвали нас семь человек, чтоб отправиться в Москву награды получить. Ярош просил жинку, чтоб она тоже поехала в Москву. Нет, побоялась лететь на самолете. Хлопчиков тоже не отпустила. Ну, мы, конечно, улетели. Жинка товарища Яроша с хлопчиками поехали к матери. Село неподалеку от нас соседствует, тоже на самой границе, как и наши Родники. И вот, темной ночью какой-то душегуб подкрался к дому и в открытое окно кинул гранату.

У Ганны мороз побежал по спине.

— Вот так и загинула вся семья… Очень он любил свою мать, жену и детей. Тоску, боль свою Ярош прячет глубоко в сердце…

— Убийцу поймали?

— Пока нет. Может, и ходит душегуб среди нас. Известно, тот не хитер, кого хитрым считают, — раздумчиво отозвался Валидуб. — На беду, в ту летнюю ночь дождь сильный лил, все следы и посмывало.

Лицо председателя словно окаменело. Казалось, он сразу как-то постарел.

Остальную дорогу ехали молча, каждый думая о своем.

Валидуб досадовал, что прокурор из-за какого-то брехуна в такое горячее время вызвал и потребовал дать объяснение. Автор анонимного письма пожелал остаться неизвестным. В неизмеримой злобе он чернил председателя, как холерной душе было угодно, а Валидуб, точно загнанный в темный подвал, не мог опознать затаившегося там клеветника, чтобы плюнуть ему в очи.

Больше часа пропотел Валидуб за писаниной, чтоб доказать: все брехня, никаких угроз и непристойной ругани с его стороны не было, и над верующими никакой расправы он не учинил. Но и не отнекивался, было такое: пришлось взломать дверь в доме у сектантки Терезии Дрозд.

Вошел, чуть не задохнулся от смрадного духа. Не дом — могила. Да, какую дружбу заведешь, такую и жизнь поведешь. Довели Терезию «братья» и «сестры»…

«Гей, дети, живо стягивайте одеяла с окон, солнце впустите да в школу собирайтесь!» — приказал Валидуб.

Кто-то встал с пола, но лица нельзя разглядеть.

«Сгинь! Сгинь, дьявол!» — делает несколько шагов вперед. По голосу узнал Терезию.

Тогда Валидуб сорвал с окна одеяло. И сердце у него вскипело: да кто тебе, преступница, дал право губить детей?! На полу, голые, как выпавшие из гнезда галчата, лежат дети… нет, живые скелеты… Но глаза у них открыты, большие, испуганные, наполненные мукой и страхом…

«Дьявол! Дьявол! Дьявол!» — наступает простоволосая Терезия, исхудавшая, как весенняя волчица.