Юго-западный ветер - Луис Гарсиа-Роза

Было уже больше десяти вечера. Раз она не позвонила до сих пор, значит, сегодня уже не позвонит. Он понимал, что довольно глупо — сидеть и ждать, пока она позвонит. Почему бы ему самому не позвонить ей? Почему он ждет ее реакции вместо того, чтобы взять на себя инициативу?

Тарелка с сандвичами, бутылка вина и стакан находились в пределах досягаемости — нужно было только протянуть руку, телефон тоже был в пределах досягаемости — он стоял на маленьком столике рядом с креслом-качалкой. Он набрал номер. Ирэн тут же ответила:

— О, дорогой, как мило, что ты позвонил — я не знала, может быть, ты уже спишь, и не решалась звонить сама.

— Как там Сан-Пауло?

— Мне пришлось задержаться немного дольше, чем я планировала. Вернулась только сегодня днем и помчалась на работу. И еще даже не успела поесть. А ты?

— У меня имеется два бутерброда с копченой ветчиной и бутылка красного, и все это надо съесть.

— Если у тебя есть два сандвича, мы можем их честно поделить на двоих. Я могу принести еще вина.

Повесив трубку, Эспиноза еще некоторое время посидел в кресле-качалке у маленького балкончика, выходившего на сквер, посматривая то на дома на другой стороне площади, то на сандвичи с красным вином на столе и ожидая Ирэн. Если надо будет, они выйдут в магазин и купят все необходимое для нормального ужина. Но это не понадобилось. Ирэн захватила с собой не только бутылку вина — она привезла с собой хлеба, закуски и сыров, которых хватило бы на несколько вечеров. Эспиноза, увидев, как она выгружает из машины огромное число пакетов, поспешил вниз. Она выглядела счастливой, но он был уверен, что за этим скрывается какое-то беспокойство. Он не спрашивал ее ни о чем, пока они шли наверх, а подождал, пока они не сбросили пакеты и он не смог ее хорошенько разглядеть.

— Что-то случилось?

— Почему ты спрашиваешь?

— Потому что тебе не удалось это скрыть.

— Ничего особенного.

— Тебе по-прежнему плохо удается это скрывать.

— Это все глупости, я ведь тебе уже рассказывала.

— Насчет того, что у тебя чувство, будто за тобой следят?

— Да.

— Но за тобой не было «хвоста» на машине.

— Это не на машине. Я вообще не могу сказать, когда и где это происходит. Просто у меня ощущение, будто я вижу периодически какое-то определенное лицо. Самое противное, что я не могу понять, чье это лицо. Должно быть, я заметила кого-то, но даже не осознала, хотя где-то в памяти это зацепилось. Лицо какое-то незаметное. А ощущение крайне неприятное. Но это не должно помешать нашему свиданию.

— Тогда давай я открою вино.

Им не потребовалось слишком много времени или слишком много вина, чтобы перейти от робких касаний, какие они позволили себе в прошлые встречи, к более смелым объятиям, которые завершились тем, что их тела тесно переплелись.

Стоя на пороге комнаты, дона Алзира смотрела на сидящего на кровати Габриэла, который рассказывал ей, что происходило тремя днями раньше, после его разговора с комиссаром Эспинозой на набережной у берегов Копакабаны. Пока он говорил, она все ближе подходила к нему и под конец уже сидела рядом с ним на кровати.

— Ты не думаешь, что нам пора объединить усилия? Это ведь не только твоя личная борьба. Это намного больше. Зло не нападает на зло, оно нападает только на добро. И оно твой враг! Так уж получается, что добро всегда одно, а зло выступает в самых разных формах. Оно приступает к тебе со всех сторон, напрямую или исподтишка, атакует в лоб или действуют столь незаметно, что ты можешь принять его за добро. И труднее всего сражаться, когда зло выступает в обличье добра, потому что, когда жертва понимает, что происходит, оказывается уже поздно. Вот почему нам надо объединить усилия.

— Мама, я способен сам позаботиться о себе.

— Ты не знаешь, от чего тебе надо защищаться. Ты ведь не заметил, что Ольга была одной из этих форм зла. Теперь ее нет. Но на ее месте мог оказаться ты сам. И еще осталась эта Ирэн, которая, судя по твоему рассказу, стремилась соблазнить комиссара. Слишком много народа вовлечено в это дело, ты не сможешь в одиночку от них защититься.

— Но мам, я совершенно не хочу, чтобы еще и ты вовлекалась во все это!

— Я уже вовлечена во все это, просто потому что это касается тебя. Все, что касается тебя, касается и меня. Даже если ты хочешь держать меня на расстоянии, на меня все равно влияет то, что влияет на тебя.

— Я не собираюсь тебя держать на расстоянии, я просто боюсь, чтобы тебе не причинили вреда.

— Сын, твои раны — это мои раны!

Было уже поздно. Дона Алзира складывала и вновь раскладывала полотенце, которым она вытирала стол. Хотя это был трудный для них разговор, но никто из них не повышал голоса, напротив, оба говорили очень тихо, будто находились в церкви.

Разговор оборвался столь же внезапно, как и начался. Они просто вдруг замолчали, и дона Алзира вышла из его спальни, даже не сказав «Спокойной ночи». Но безмолвный спор между ними, казалось, продолжался, хотя они находились в разных комнатах.

Габриэл, сидевший все в той же позе на кровати, наконец рухнул на подушку и провалился в сон. Во сне ему приснился отец, который стучал в дверь, крича, чтобы его выпустили из ванной.

Хотя у него не было строго определенных часов работы, но Эспиноза предпочитал выходить из дома в одно и то же время. Он хотел установить ритм для своих подчиненных. И в это утро он вышел в тот же час.

Когда он почти достиг подножия лестницы, то наткнулся на Алису, что сидела на нижней ступеньке, поджидая его.

— Привет, а я тебя ждала!

— Доброе утро. Мы с тобой не виделись почти неделю.

Случайный прохожий, увидев, как они вместе выходят из дома, принял бы их за отца с дочерью, которую он провожает в школу.

— Ну, у тебя была компания.

— Ты что, следила за мной?

— У меня нет нужды за тобой следить. Она ведь не делает из этого секрета.

— Верно. В этом нет нужды.

— Она красавица.

— Я тоже так считаю.

Ты на ней женишься?

— Тут надо не торопиться — это серьезный шаг.

— Почему? Она красавица, ты ей нравишься — я хочу сказать, ты ей должен нравиться, раз она приходит к тебе каждый вечер, — и она тебе тоже нравится, потому что я впервые вижу, чтобы какая-то женщина появлялась у тебя столько раз подряд. Так что почему бы тебе и не жениться?

— Потому что так не делается.

— А как делается?

— Нам нужно время.

— Для чего?

— Чтобы лучше узнать друг друга. Кроме того, когда пара вместе появляется на людях, это еще не значит, что они должны жениться.

— Но вы вовсе не появляетесь вместе на людях! Вы вместе сидите дома, а разве не так ведут себя женатые люди?

— Не обязательно, но это может быть неплохим началом.

— А что насчет Соседа? Ты ведь не бросишь его?

— Нет, он ведь наш, верно?

— Тогда он должен стать и ее. А что, если он ей не понравится?

— Детка, милая, во-первых, давай для начала будем называть ее по имени. Ее зовут Ирэн. Во-вторых, она не живет со мной постоянно, а лишь приходит ко мне, каждый раз ненадолго. Кроме того, никто из нас не упоминал о браке, и уж тем более речь не заходила о Соседе.

— Тогда сейчас пора об этом поговорить, разве нет?

— О чем? О браке или Соседе?

Эспиноза восхищался тем, с какой легкостью Алиса обсуждала темы, которые взрослым казались сложными и неудобными. Эта девчушка подходила к проблемам не только теоретически, но приводила множество примеров, взятых из жизни окружающих взрослых, а также друзей и ровесников. За то время, что понадобилось им, чтобы пройти два квартала, она успела изложить ему все, что думает о любви и браке. И закончила разговор столь же внезапно, как и начала:

— A-а, вот твоя улица. Ну, пока!

Эспиноза свернул на улицу, на которой располагался полицейский участок, а Алиса продолжила свой путь в школу. Эта сцена напомнила Эспинозе времена, когда он сам был маленьким и жил в районе Фатима рядом с центром, это было еще до того, как родители перебрались в Копакабану. Но даже когда они уже переехали в район Пейшото, он продолжал ходить в школу. И вот, тридцать лет спустя, он вновь ходит тем же путем, но теперь уже с Алисой. Разница состоит лишь в пункте назначения.

Конец недели прошел относительно спокойно, что, конечно, не означало, будто в районе прекратились кражи, нападения или убийства, это просто значило, что не происходило ничего необычного. А то единственное дело, которое Эспинозу интересовало лично, не относилось к его участку, и он не пытался затребовать его к себе. Пока что он являлся всего лишь заинтересованным наблюдателем — термин, который он использовал, чтобы самому себе уяснить ту позицию, что он занимал по отношению к событиям, развернувшимся с того момента, как он впервые встретился с Габриэлом. Термин был таким же двусмысленным, как и его собственная роль в этом деле…