Астрид Линдгрен. Этот день и есть жизнь - Йенс Андерсен

«– Бей ее, ребята! – закричал самый большой и сильный из мальчишек. – Чтобы на нашу улицу больше носа не казала»[20].

И, подобно маленькой Вилле, которая боится больших сильных ребят, в 1940-е годы Астрид Линдгрен боялась больших сильных вояк. Иосифа Сталина она сначала боялась больше, чем Адольфа Гитлера. Вот что записано в «военном дневнике» 18 июня 1940 года:

«Хуже всего, что уже едва смеешь желать Германии поражения, поскольку русские вновь зашевелились. В последние дни они под разными предлогами оккупировали Эстонию, Латвию и Литву. А слабая Германия для нас, скандинавов, означает только одно: к нам придут русские. По мне, так лучше до конца жизни говорить „хайль Гитлер“, чем быть под русскими. Ничего страшнее себе и представить нельзя. <…> Господи, не дай русским до нас добраться!»

Но когда взгляды нацистов с их концепцией «жизненного пространства» обратились на восток, а шведы всерьез стали опасаться, что их страна превратится в плацдарм для столкновения двух величайших тиранов мира, выросли страх и интерес Астрид Линдгрен к личности и психологии Гитлера. Она начала называть его «Адольфом», как называла Муссолини «Муссе», но Сталин всегда оставался Сталиным. В дневнике появлялось все больше газетных вырезок о Гитлере: Линдгрен хотелось понять, как одному человеку удалось совратить целый народ. 10 мая 1940 года, когда немецкие войска пересекли границу с Голландией и Бельгией, Астрид записала в дневнике, что Германия больше всего походит на «злое чудовище, которое периодически выскакивает из пещеры, чтобы наброситься на новую жертву. Что-то, видно, не так с народом, который через двадцать лет вновь обратил против себя практически все человечество». А в продолжение большой, на несколько разворотов, вырезки с фотографией Гитлера и изложением его победной речи перед немецким Рейхстагом 19 июля 1940 года она прибегает к библейской картине:

«Владыка мира (зверь из Откровения), когда-то – маленький, никому не известный немецкий ремесленник, возрождает, а также (по моему мнению и мнению многих других) разрушает и портит свой народ. Как он закончит? Настанет ли день, когда можно будет сказать: Sic transit gloria mundi? (Так проходит земная слава. – Ред.)»

Страх, ненависть и удивление настолько переполняли Астрид Линдгрен, что одна из ее историй о самой сильной девочке на свете, в 1945 году вошедшая в первую книгу о Пеппи, напоминает пародию на самого сильного мужчину на свете. «Пеппи идет в цирк» – так называлась эта история в «Первой редакции „Пеппи“» – не была прямой карикатурой, как фильм Чарли Чаплина «Диктатор» (1940), но рассказ о разодетом вспыльчивом директоришке цирка, хозяине источника страшной силы, почти столь же комичен.

Грохочущий марш, нечеловеческая сила, униформисты, директор цирка с хлыстом, говорящий с немецким акцентом, внимательная публика – вот главные составляющие сатиры Астрид Линдгрен на Гитлера. Напряжение создается с помощью столкновений директора, стоящего на манеже, и Пеппи, сидящей в зрительном зале. Сначала директор предстает перед нами энергичным, уверенным в себе хозяином собственного особого мира. Он отличается от своих вассалов, одетых в униформу или сценический костюм, тем, что носит фрак, то есть аристократическую одежду. А еще у него есть хлыст – символ неограниченной власти. Несколько раз читателю сообщают, что директор «щелкает» хлыстом, гоняя по манежу звериную силу, которой он повелевает. И публика тоже у него в руках – во всяком случае, вначале.

Пеппи нарушает этот диктаторский порядок, когда прыгает на спину лошади, скачущей на манеже, и крайне неэлегантно и неженственно хватается за прекрасную мисс Карменситу, которая обычно балансирует на лошадином крупе в одиночестве. Публика тут же принимает все это за клоунаду, а директор приходит в бешенство, но пока еще владеет собой. Он приказывает униформистам остановить лошадь и убрать Пеппи, которая вместе с цирковой публикой и читателями впервые узнает об истинной холерической натуре директора.

«– Противный девчонка, убиральс вон, пока не произошель несчастье! – процедил сквозь зубы директор.

– Уже произошло, – сказала Пеппи. – Я сама видела, как лошадь кое-что сделала в опилки».

От навоза, о котором так мирно упоминает Пеппи из первой рукописи, в редакции 1945 года цирковую главу очистили. Однако фразу «цедит сквозь зубы» Линдгрен решила сохранить, показывая нам, что важный господин – в действительности недалекое и вспыльчивое ничтожество. И все становится только хуже, когда канатоходка мисс Эльвира, дочь директора, пытается вернуть в мир отца покой и порядок. Пеппи вновь нарушает баланс сил, прыгая на канат к мисс Эльвире, чтобы после чудесной игры в салки покачаться на нем, как на качелях, а потом радостно приземляется на спину директору, которому после такой насмешки приходится ретироваться, чтобы «выпить воды и причесаться».

Почему такое внимание волосам? Может, потому, что те, кто видел киножурналы о фюрере, не могли не заметить суетность этого человека и особенно его заботу о прическе. Обращаясь к народу, диктатор непрерывно поправлял свой напомаженный косой пробор и длинную челку на лбу.

Вернувшись на манеж, к публике, которую теперь предстояло отвоевать, свежепричесанный директор разыгрывает последнюю, самую сильную карту, объявляя на ломаном немецком:

«Мой уважаемый дам и господа! Сейчас вы увидеть великое чудо природы, самый сильный челофек на свьете! Силач Адольф, которого еще никто не побеждаль. Принимайте Силач Адольф, дам и господа!»

На пародирование нацизма и его идола в главе о Пеппи и директоре цирка с его силачом Астрид Линдгрен, возможно, намекала в сопроводительном письме к рукописи «Пеппи», 27 апреля 1944 года отправленном в издательство «Бонниер». Там ничего не говорилось о «Силаче Адольфе», зато звучало слово «übermensch»[21]. Вот что она писала:

«С почтением направляю Вам рукопись детской книги, надеясь, что в самом ближайшем будущем вы мне ее вернете. Пеппи Длинныйчулок, как Вы узнаете, если найдете время ознакомиться с рукописью, – маленький übermensch в детском обличье, среди самых обыкновенных людей. Благодаря своей сверхъестественной физической силе и другим обстоятельствам она совершенно не зависит от взрослых и живет как ей вздумается. В столкновениях со взрослыми за ней остается последнее слово. У Бертрана Рассела („О воспитании, особенно в раннем возрасте“, страница 85) я прочитала, что наиболее выдающаяся инстинктивная черта в детстве – желание стать взрослым или, быть может, позже, воля к власти, и что фантазии нормального ребенка включают эту волю к власти. Не знаю, прав ли Бертран Рассел, но я склонна считать, что да, если судить по той почти что ненормальной популярности, которой уже несколько лет пользуется Пеппи Длинныйчулок среди моих собственных детей и их друзей…»

Большое издательство ждет от начинающего писателя скромности. Возможно, уже поэтому то, как Астрид Линдгрен подавала себя и свое произведение, привлекло внимание издательства «Бонниер», и 30 апреля рукопись приняли, но читали дольше обычного. Возможно, кого-то в издательстве покоробило, что неизвестная писательница называет героиню детской книги таким взрослым и скомпрометированным словом – «übermensch». Тем более в начале лета 1944-го, когда до всего мира наконец дошло, какой ужасающий генеральный план скрывается за нацистскими понятиями «Endlösung», «Lebensraum» и «Blut und Boden»[22]. Сопроводительное письмо, в конце которого Астрид выразила надежду на то, что издательство не поднимет на ноги организацию по защите детей, со временем стало интересным историко-литературным документом, поскольку в нем сама Астрид Линдгрен свидетельствует о том, что при создании «Пеппи» не обошлось без философии и психологии.

Понятие «übermensch» было центральным в философии Фридриха Ницше – происходит оно из книги «Так говорил Заратустра» (1885), но в 1930-е приглянулось национал-социалистам. Результатом стало искажение идеи Ницше о сверхчеловеке, которое Астрид Линдгрен, быть может, и пародирует в главе о цирке, и через состязание между директором, возомнившим себя сверхчеловеком, и настоящим сверхчеловеком, то есть Пеппи Длинныйчулок, приводит к изначальному ницшеанскому пониманию сверхчеловека как непокорного, действующего под воздействием импульса существа, которое не желает быть ни господином, ни рабом, но верен собственным ценностям и, прежде всего, ставит свою силу на службу добра.

Лето 1944-го принесло семье Линдгрен одни горести. Судьба рукописи «Пеппи» пока что была неизвестна, а на семейном отдыхе в мокром холодном Фурусунде Астрид поджидала бомба. Однажды вечером в начале июля Стуре вышел на балкон и рассказал жене, что влюблен в другую женщину, и давно. Для Астрид это стало шоком, несколько недель она пребывала в отчаянии, не в силах ничего делать. 19 июля она попыталась записать в дневник: