Властелин дождя - Фзнуш Нягу

— Так выпьем, — снова взялся я за свое. — Только чего- нибудь крепкого. Принесите цуйки и смените пластинку! Ну ее к черту! — И я принялся философствовать: — Когда летишь под откос, надо пить. Алкоголь облегчает падение. Давайте же пить и петь. Не глядите на меня так гневно, дорогая барышня, — крикнул я Лилике сердито, потому что никак не мог припомнить, где ее видел. Потом, немного придя в себя, я воскликнул со смехом: — А где же почтеннейший служитель шекспировской музы? Отправился за черепом Йорика? Уникальный талант этого края страдает животом и надеется вылечиться травами! Надо было ему остаться с нами и порадоваться, что прибыл талант ему под стать.

Я снова встретился с полным презрения взглядом Лилики, и это снова меня взбесило.

— Дорогая барышня, прошу вас, пожалуйста, отведите от меня взгляд, потому что… не знаю, ей-богу… что меня… что меня…

Я клокотал от бешенства.

— Что же вы не договариваете, дорогой товарищ? — рассмеялся учитель, оставивший дома жену. — Уж коли начали, так и заканчивайте… «Что вы меня любите!» — вот что вы хотели сказать!

Бедняга хотел еще как-то поправить дело.

— Молодчина, старик! — подхватил Букур. — Они любят друг друга! Да вы только на них посмотрите — оба покраснели! Конечно, любят! В точности как в песне.

Он втянул шею и запел:

Любовь моя к тебе зажглась,Как зажигается сигара…

Лилика сняла иглу с пластинки, закрыла патефон и сказала девушкам:

— Пошли спать.

Потом обратилась к остальным:

— Спокойной ночи! Завтра, товарищ Чернат, мы поможем вам раздобыть капустный рассол. Говорят, он снимает тошноту и голова становится яснее.

Она закутала шею и плечи длинной красной шалью (вышитые концы шали, украшенные бахромой, касались ее колен) и скрылась за дверями следом за Нуцей и секретаршей; тут же исчезли и Тэмэрашу, «женишок» и учитель, которого ждала жена. Ночной ветер перебирал листья винограда, увившего стену до самой стрехи.

Оставшись вдвоем, мы с Букуром минуту молча смотрели друг на друга, пожимая плечами и недоуменно склонив головы набок. Потом Букур сказал:

— Пошли на улицу, здесь жарко, задохнуться можно.

— Пошли, — подхватил я, — что нам дальше делать, если нас покинули «сеятели». Эта директорша заставит плодоносить и каменистую дорогу. «Трудолюбивые сеятели», че-хе-хе!

Во дворе школы остро пахло листом грецкого ореха. Мы прошли через сад и оказались у пролома ограды, отделявшей сад от поля. Букур шагал впереди, а я послушно следовал за ним — мне было все равно, куда идти. Миновали деревянный мост через речку и двинулись дальше, по пустынному полю. Луна раскачивалась на крючке облаков. Дыханье ветерка несло запах полыни. После покоса во второй раз расцвело поле и расстилалось бескрайнее, насколько хватал глаз. Поле спало и видело сны, и душа его возносилась благовонием трав. А на его краю, там, где ночная мгла сбивалась в темную пелену, глазели на одинаковом расстоянии желтые, как пыльца, пятна.

— Что там такое? — спросил я Букура, подстраиваясь к его шагу.

— Чилибия, станция Чилибия.

— Ах, вот оно что! — Я замедлил шаг, как будто в кулаке у меня был зажат железнодорожный билет Галац — Бухарест через Чилибию. — Дорога надежды… Великое призвание…

— Слушай! — повернулся ко мне Букур. — Уж не пишешь ли ты стихи?

— Прозу, — ответствовал я. — Опубликовал уже восемь очерков.

— А! Так вот почему ты нес околесицу насчет того, что летишь под откос! Значит, следует понимать, что Тихое Озеро станет могилой твоего таланта. Оно может быть. Уж больно ты горячо на этом настаиваешь. Но скажи, ты умеешь ездить верхом?

— Умею.

Коли так, постой здесь, подожди меня немного.

Мы были теперь довольно далеко от села. Где-то рядом на жнивье паслись кони. Букур направился прямиком к буланому коню, который пофыркивал, уткнувшись носом в траву. Конь испуганно отпрянул, но Букур ринулся вперед и с удивительной ловкостью вскочил на него. Этого коня он привел мне, помог оседлать и сказал:

— Ты его пришпорь, а я за тобой следом!

Я сжал ногами конское брюхо, и конь подо мною рванулся в галоп. Позабыв все на свете, я скакал вперед как безумец. Ночной ветер, бивший в лицо, привел меня в чувство. Обогнув поле, я повернул к селу и остановился у межевого камня, чтобы погладить влажную бархатистую морду коня, на которой повисла ниточка пены. Прислушавшись, я различил конский топот. Вскоре Букур догнал меня, соскочил на землю, и мы снова отпустили коней на волю, сами же побрели к селу.

— А ты ничего себе гнал, — сказал Букур с восхищением. — Мой почему-то все время спотыкался. Ну как, стало легче? Ты сегодня вечером здорово напился. А уж наговорил!.. Целый ворох глупостей.

Выставил себя на посмешище! — пронеслось у меня в голове. Я готов был сквозь землю провалиться. С какими глазами покажусь я завтра девушкам? Мне казалось, что никогда в жизни не вел я себя так безобразно, как в ту ночь. Зачем принесло меня сюда? Вот вам, пожалуйста! Из-за того-то все и случилось, что я приехал в это Тихое Болото!

Я не совсем еще пришел в себя, но мысли все же прояснились и не давали мне покоя. Пока я шел, меня снедало искушение бежать отсюда подальше, исчезнуть. Это скука меня преследует. Скука… И я остановился, разозлившись на себя самого: кого я пытался обмануть? Не скука лишила меня покоя, а стыд, страх перед тем, что скажут люди завтра. «Он суетен и глуп» — вот что скажут люди, ибо таким я предстал перед ними.

И снова проснулось во мне, сильнее, чем прежде, желание жить в Бухаресте, работать в литературном журнале. Бухарест, если прожить в нем хоть год, будет звать тебя, где бы ты ни оказался. Да, то был зов столицы. Она покорила меня, она властвовала надо мной. И кроме нее, ничего не было. Даже поле, казалось мне, собралось в путь, оно шло в теплые страны.

Я повернулся к Букуру и схватил его за плечо.

— Скажи, в селе есть переговорный пункт?

— Конечно. На соседней улице. Только зачем тебе?

— Пойдем туда!

— Хорошо, — сказал Букур, — если хочешь…

Дежурная телефонистка встретила нас удивленно, потому что принимать заказ после полуночи ей приходилось редко. Вначале она решила, что Букур привел меня просто познакомиться, но, когда я сказал, что хочу поговорить с бухарестским другом, и назвал номер телефона, девушка бросила на меня холодный взгляд и заявила официальным тоном, что, пока дадут связь, может пройти два, а то и три часа.

— Ужасно! — воскликнул я.

— Ничем не могу помочь, товарищ, — ответила телефонистка. — Если хотите, напишите, что вам надо сказать, и я это передам.

— Ладно, пусть так.

Примостившись за столом, я написал:

«Дорогой Сорин, у вас в редакции, уж наверное, есть свободное место. Заклинаю тебя, раздобудь мне работу! Главный редактор еще в самом начале весны сказал мне, что в отделе прозы и репортажа нет мест. Поговори с ним, объясни ему, что я готов работать корректором или помощником технического редактора. Жду от тебя не увещевательного письма, но телеграммы с уведомлением, когда мне отсюда выехать. Здесь я не останусь. Не могу и не хочу. Я должен быть в Бухаресте, иначе не знаю, что может случиться. Всего несколько часов назад я приехал, и у меня уже разрывается голова при мысли, что мне предстоит здесь ночевать и завтра тоже быть здесь. Сорин, ты единственный мой друг, не забывай меня. Помоги мне! Одновременно с телеграммой отправь мне двести леев, потому что, пока ты пришлешь вызов, я, пожалуй, израсходую такую сумму и ее надо будет добавить к деньгам, которые мне дали в качестве подъемных как преподавателю…

Жду… жду… жду…

Спокойной ночи, дорогой мой.

Флорин Чернат»

Я передал телефонистке послание, оставил ей купюру в двадцать пять леев (столько, как я предполагал, будет стоить разговор) и ушел. Букур сопровождал меня до ворот учительского общежития.

Когда мы переходили мостки, издалека донесся грохот поезда.

— Это скорый, — сказал Букур. — Уже светает, пора по домам.

Я отпустил его без звука. С содроганием прислушивался я, как удаляется шум поезда, — это поглощало все мое внимание. Шум не замолкал ни на минуту, поезд пролетал через поле, свистя, как ласточка, я заключил из этого, что скорый не останавливается в Тихом Озере, и у меня заныло сердце: почему я не сплю сейчас в этом поезде среди многочисленных пассажиров? О, думал я, пронестись бы мимо Тихого Озера, даже и не подозревая о его существовании!..

В комнате горел свет. Тэмэрашу уже вернулся и спал. Я погасил свет и лег.

Проснулся я поздно, в два часа дня, как раз к обеду; в комнате никого не было, на душе у меня скребли кошки, во рту была горечь, и чудовищно болела голова. Я вышел на балкон ополоснуть лицо водой. Утро уже давно растеряло все богатство красок. Небо очистилось от облаков к сияло, горело огненным жаром. Акации застыли. За школьным двором волнами в безграничную даль уходило поле. Где-то там, у подножия холма, виднелись колодцы, их коромысла тянулись ввысь, как шеи дроф, подстерегающих восход. А с выгона доносился до меня стук футбольного мяча.