Свет всему свету - Иван Сотников

Позади внизу серебрилась говорливая речушка. За нею, как и всюду, дыбились горы. А впереди за ближайшим гребнем шел бой.

— Наш Хехцихер покруче будет, ходили ж, однако, — запрокинув голову, сказал Амосов.

— Погоди, Фомич, — отозвался Голев. — Обвыкнем, еще дивоваться станем, как одолели эти Альпы.

— Что, Бедовой, трудно? — участливо спросил Березин, наклонившись к солдату у горячего голого камня.

— Ой тяжко, товарищ майор, аж внутри печет.

— Да будь эти кручи еще круче, пройдем! — скаламбурил Глеб.

Наконец и гребень. Внизу голубеет тонкая змейка реки. Справа сильная перестрелка, разрывы мин. Там уже наступают роты Чиокана. Дивизия румынских войск действует правее.

Батальон Кострова первым одолел гребень. При спуске в долину, когда до реки оставалось метров двести, внизу затрещали частые выстрелы, и по рельсам узкоколейки прогремел небольшой состав грузовых вагончиков. Батальон с ходу принял бой и оттеснил немцев.

Голев распахнул двери первого же вагона. В нем полно женщин и детей. Испуг парализовал людей, их лица кажутся окаменелыми. Прямо у двери женщина с черными косами качает на руках ребенка и обреченно глядит перед собой. Лицо девчурки в крови, и мать едва ли сознает, что ребенок мертв.

— Выходите, товарищи! — крикнул им Голев по-румынски.

Никто не двинулся с места.

— Выходите! — повторили бойцы. — Раненых сейчас перевяжем.

Опять молчание. Только женщина крепче прижала к себе тельце мертвого ребенка:

— Лучше тут убивайте...

— Не бойтесь, это ж советские люди.

— В нас и стреляли советские... — прошептала женщина.

— Это какая-то провокация.

Пошли расспросы. Узнав, что поселок лесорубов в руках румынских войск, партизаны собрали скрывавшихся в горах женщин и детей, усадили в пустой состав и повезли домой. Но только прибыли, как весь состав попал под огонь. Пока машинист дал задний ход, многие в вагонах были убиты и ранены. Сами женщины видели: люди в русской форме.

Костров недоумевал, что же случилось? Лишь много часов спустя все выяснилось.

Прибыв на место, капитан Кугра свою оборону построил в низине. Ионеску настаивал занять высоту, но Кугра заупрямился. Никого же нет. Ионеску все же забрался на поросшую лесом высоту. А в полдень послышался шум танков.

— Русские! — вскинув к глазам бинокли, обрадовались румыны.

На броне машин они различали уже людей в защитных гимнастерках и пилотках с красноармейскими звездочками.

— Русские! — по телефону передал Кугра Ионеску.

Танки на полном ходу влетели в селение и, проскочив передовой рубеж, открыли огонь.

— Провокация, немцы! — закричали румыны, разглядев наконец замаскированные ветками белые кресты на танках.

Остатки роты Кугры Костров застал на восточных скатах горы, которую нужно теперь брать с бою.

Горы и горы — ни конца им, ни краю. Могучи и причудливы ветвистые кряжи. Чист и прозрачен теплый воздух, несущий снизу пряные запахи долин. Непривычно резки контуры деревьев и скал.

— Какие горы! — вздохнул Голев. — На Урал похожи.

— А воздух, — вторил ему Якорев, — как нарзан.

Узкая горная дорога повела разведчиков сначала вниз, потом, обогнув небольшой остроспинный кряж, чем-то напоминающий ископаемого ящера, запетляла по крутому нагорью, поросшему молодым буком.

Самохин вдруг приостановился и поднял руку. Ни ветра, ни голоса, ни выстрела. Трудно поверить, что из-за каждого уступа может грянуть смертельный залп.

— Что такое? — шепотом спросил Якорев.

— Тс-с... — погрозил Леон пальцем.

Послышался глухой вскрик, чуть погодя он повторился уже душераздирающе громко.

Чем выше взбирались разведчики по склону, тем явственнее слышались крики, все более напоминавшие вопль о помощи.

— Убивают, что ли? — гадал Глеб.

— Придем — увидим, — спешил вверх Якорев. Неподалеку от вершины деревья будто остановились и обступили ее зеленый купол. Над ним возвышался стрельчатый трезубец скалы. Вопль повторился, и Зубец первым разглядел того, кто кричал. За низким бруствером желтого окопчика виднелись его плечи и голова, а в руках винтовка. Человек в окопе заметил разведчиков, когда они ползли в гору, и вскрикнул, как всем показалось, радостно, поставив винтовку ложей на бруствер.

— Рус, совет, рус! — кричал он сиплым голосом.

Первым встал Зубец и смело пошел на окоп. Едва поднялись остальные, как со скал ударил пулемет.

— Вот гады, — зло сплюнул Семен, прижимаясь к земле.

Леон решил атаковать засаду противника. К удивлению разведчиков, немцы бежали. Человек же в окопе остался на месте.

— Все понятно, — негодовал Глеб. — Решили отвлечь и спровоцировать!

Приблизившись к незнакомцу, все оторопели: никакого окопа не было, а человек почти по плечи зарыт в землю.

— Сунт рекрут, сунт рекрут[26], — всхлипывал он осипшим голосом, тыча пальцем в свою грудь. — Сунт партизан!

Узкое лицо его с впалыми щеками, обросшее и изможденное, выглядело крайне истощенным. Он жадно припал губами к протянутой фляжке. Левая рука и плечо изранены, его белая холщовая рубаха набухла от крови.

— Откопаем, что ли?.. — заторопился вдруг Голев, вытаскивая из чехла саперную лопату.

— Давай! — махнул рукой Якорев.

Но закопанный так отчаянно замахал рукой, что разведчики переглянулись в недоумении.

— Мина, мина, — твердил он, указывая пальцем в землю.

— Ага, мина? — присев на корточки, уставился на него Зубец.

Бойцы уже встречали заживо закопанных и заминированных, и было — не обходилось без жертв. Избегая ненужного риска, Якорев разместил разведчиков поодаль, в неглубокой балочке. А Голев с Зубцом, осторожно выбрасывая землю, негромко выспрашивали у румына:

— Зовут-то тебя как?

— Петру Савулеску... Петру...

— Как, как? Савулеску? — даже привстал с земли Якорев, вспомнив пуржистое утро за Сучавой и горящую хату Василе Савулеску, которому они потом строили новый дом, и стал расспрашивать Петру.

— Последний из Савулеску! — сострил Глеб.

— Не последний, а первый, — поправил Якорев, — первый из Савулеску, который сам взялся за оружие.

— Как же они закопали тебя, а? — допытывался Голев. — Плохи были бы твои дела, Петюшка, не заверни мы на эту гору. Каюк бы тебе, капут...

Савулеску не сводил глаз с бронебойщика. Голев в свою очередь поглядывал на примолкшего пленника. На лбу у него густо выступили крупные капли пота и одна за другой скатывались по обросшим щекам и бороде, а зрачки стали неестественно огромными.

Осторожно откопали до пояса, наглухо перетянутого цепью. Другой конец цепи уходил в землю, где, видимо, был прикреплен к мине. Стоит чуть потянуть — и взрыв. Голеву стало не по себе. Чаще и сильнее застучало сердце. Расстегнув ворот, взглянул на Зубца и увидел: лицо его судорожно напряглось, словно поднимал он непосильное. Еще бы! Ведь где-то совсем рядом — страшная черная смерть. Одно неверное движение — и конец всему.

Стало тесно, и Зубца пришлось отослать. К чему рисковать обоим? Дело подвигалось медленно. Но вот наконец показались колени пленника, его ступни. Как страшны эти последние сантиметры могильной земли! Право, страшнее всех танков, что мчались тогда у Молдовы прямо на Голева.

Когда Тарас нащупал металлический корпус мины, снова понадобилась помощь Зубца. Савулеску не шевелился. Выражение безмолвного ужаса не сходило с лица румына, пока его осторожно не вытащили из черной могилы. Он даже стоять не мог: так онемело все тело.

На привале, когда подоспел полк, бойцы с интересом окружили откопанного в горах «романешти». Еще прошлым летом Петру собрал семерых рекрутов, получивших повестки, и подался с ними в горы. Отсиживаться стало трудно. Стихийно возникли небольшие группы сопротивления. Все слышали о партизанских отрядах, слышали о гуцулах, о чехах и словаках, что с оружием в руках бились с немцами. Петру и пробивался к одному из таких отрядов, да вдруг угодил в плен. С неделю держали взаперти, а потом закопали с миной как приманку. Двое суток он взывал о помощи, изредка постреливая из оставленной ему винтовки и совсем не подозревая, что за его спиной размещена засада.

— Русских никогда не забуду, — говорил, прощаясь, Савулеску. — Я еще отомщу гитлеровцам.

Третьи сутки шли бои за поросший лесом гребень, а Костров не продвинулся ни на шаг. Метался с фланга на фланг и не мог поднять роты. Жаров застал его уже отчаявшимся. Комбат отдавал приказ за приказом, но убийственный огонь парализовал роты. Чувствовалось, сам комбат изверился в успехе атак.

— Ну как, Костров, возьмешь гребень?

Комбат опустил глаза:

— Не знаю, товарищ майор. Видите, не подступиться.

— Тогда выводи роты. Командиру нельзя сомневаться.

— Товарищ майор!..

— Выводи, наступать будет Думбадзе.

— Хоть еще раз разрешите попробовать?