Окаянный груз - Владислав Русанов

Но не успел медикус размотать жесткую, пропитавшуюся сукровицей тряпку на голове шляхтича, как со стороны нечастого леса раздался тоненький протяжный свист. Присевший было пан Войцек в мгновение ока вскочил на ноги, выхватил саблю. Грай и Хватан почти не отстали от него. Скуластый следопыт успел вытащить даже два клинка – после смерти Глазика он взял себе его саблю. Тыковка замер с арбалетом, как охотничья собака, почуявшая перепела. Любопытно, бывает самострел у него не натянут или нет? Краем уха Ендрек слыхал, что все время держать взведенным арбалет нельзя – дуга теряет гибкость. Но Гапей его поражал.

– Эгэ-гэй! Пан Войцек! Свои!!! – послышался голос. – Не стрельните, а то я в новом жупане!

– Кем бы ты ни был, выходи! – скомандовал Меченый, поворачиваясь на голос.

Из-под лесной тени не спеша вышел худощавый человек в натянутой по самые брови шапке. Если он считал свой жупан новым, то покажите мне старый, подумалось Ендреку. И весь незваный гость выглядел… Как бы это правильно сказать? Потертым, подержанным, что ли? Обтрепанные, с вылезшим мехом обшлага жупана, лысоватая шапка с замусоленным пером, наполовину седая борода и морщинистые щеки. Однако на поясе его висела сабля, начищенная рукоять которой никак не производила впечатления ненужного предмета. В поводу мужичок вел гнедо-пегого конька – низкого, короткошеего и гривастого.

– Подобру-поздорову тебе, пан Войцек. – Гость приложил правую ладонь к сердцу. – То-то я гляжу, лицо знакомое. А как прядь седую увидал, сразу вспомнил – сотник богорадовский!

Меченый стоял, заложив большие пальцы за пояс и склонив голову к плечу, и смотрел на незнакомца.

– Т-т-ты все такой же, Пятрок. Сколько лет тебя знаю, – проговорил он наконец.

– На том стоим, – усмехнулся в бороду гость. – Я – как яичко в лукошке. Выделишься – на сковородку угодишь.

– Ты какими судьбами тут?

– Тебя жду, пан сотник богорадовский.

– В Богорадовке нынче пан Либоруш Пячкур сотником.

– Так то не беда. Он из молодых. Настырный.

– Никак знаешь его?

– Его сам пан Януш отличил. А мне положено знать всех, кто к гетманам да князьям приближен.

– Верно. Я и забыл, с кем беседую, – улыбнулся краем рта пан Войцек.

– Ты не грусти. Пан Либоруш в сотниках долго не задержится. Тем паче что, чует мое сердце, война вскорости предстоит нам.

– Господь с тобой, Пятрок! С кем же нам воевать? С Зейцльбергом?

– Эх, пан Войцек, пан Войцек… – Потрепанный мужичок погрустнел, улыбка уступила место скорбной складке между бровями. – Все хуже. Много хуже. Что ж, приглашай к костру – я тебе все как есть поведаю.

Меченый повел рукой, приглашая гостя к огню, разожженному к тому времени Квирыном и Самосей. Пятрок не заставил себя долго уговаривать и уселся, скрестив ноги на манер кочевников с правобережья Стрыпы.

А усевшись, начал рассказ о событиях последних дней.

Ендрек дивился осведомленности этого невзрачного мужичка, больше похожего на кметя, чем на реестрового или государственного человека, во дворцовых интригах. Он не знал, что Пятрок вот уже более пятнадцати лет состоял кем-то вроде личного ординарца или доверенного слуги при особе пана Зджислава Куфара – коронного подскарбия. Он мог выследить любого, подозреваемого в сговоре или предательстве, подслушать важные переговоры политических противников, выкрасть компрометирующие письма. В поездках великолепно владеющий любым оружием (от обычной сабли до малоизвестных в Прилужанах глефы или совни), Пятрок тоже оказывался незаменим. Исторические хроники королевства сохранили воспоминания по меньшей мере о двух случаях, когда он спасал жизнь пану подскарбию. Лишь одним принципом Пятрок не поступался никогда – в ответ на любое предложение убить кого-либо (не важно – за деньги или за идею), он застывал ледяной статуей, похожей на те, которые вырезают зимой умельцы на улицах Руттердаха, празднуя День рождения Господа.

Пятрок рассказал, что три дня тому назад Выгов буквально потрясло страшное известие. Великий гетман Великих Прилужан, пан Жигомонт Скула, скончался в своем городском доме. Не с лестницы по пьяной лавочке навернулся и не бубликом подавился, нет. Умер в страшных мучениях и судорогах, посинев лицом и пуская пену изо рта, что позволило честным горожанам заподозрить возможное отравление народного любимца и первейшего претендента на престол.

Великолужичанская шляхта, наводнившая в преддверии элекции город, встала на дыбы. По шинкам прокатилась череда драк – поначалу рукопашных, но к исходу второго дня и с применением оружия. Мещане и купцы начали отказывать в жилье прибывшим на Сейм из Малых Прилужан. В окна городских домов вывешивались флаги с изображением Золотого Пардуса. Одежду горожан тоже все чаще и чаще украшали ленточки и шарфы ярко-желтого цвета. Кстати, бакалейщики, должно быть, немало озолотились на продаже символов борьбы с ненавистными малолужичанами.

Пан Зджислав запаниковал и послал гонца навстречу приближающемуся к Выгову князю Янушу, предлагая тому чуть-чуть задержаться и переждать накал страстей где-нибудь поблизости в замке верного магната. Будто такие в окрестностях столицы найдутся!

Януш хоть и отличался отменной храбростью, а все же отсутствием рассудительности никогда не страдал. Судьбу решил не испытывать. Повременил со въездом в город.

Тем временем, поспевая к намеченному сроку, в Выгов начали прибывать собранные по всем Малым Прилужанам отряды. Полковники Берестянки и Крыкова, Крапивни и Жеребков, Мельни и Нападовки расстарались вовсю. Прислали людей преданных и надежно обученных. Правда, скандальных и слегка буйноватых.

Продолжали подъезжать и выбранные на малых Сеймиках электоры.

Пан Зджислав и пан Чеслав вздохнули спокойнее.

И тут, как гром среди ясного неба, примчался в Выгов конный отряд…

Случилось это не так давно. Вчера к полудню.

Во главе отряда стоял грозинецкий князь Зьмитрок. С ним вместе прибыли пан Адолик Шэрань и неизвестный шляхтич в шелковой маске, скрывающей все лицо, кроме глаз.

– Не тот ли пан Адолик Шэрань, чей замок стоит по-над Елучем в трех поприщах от столицы? – поинтересовался Войцек.

– Он. Он самый. А ты никак знаком с ним, а, пан сотник?

– С ним не привелось. А вот замок видал, когда сюда ехал.

Пятрок внимательно поглядел на Меченого – мол, ври, ври, я тебя все едино насквозь вижу – и продолжал.

Зьмитрок, лиса грозинецкая, сразу по приезде потребовал сбора Сената, а когда недоумевающие князья, гетманы и магнаты заняли места в креслах, согласно знатности и богатству, ввел, совместно с паном Шэранем, под руки пана в маске.

– Вот как властители малолужичанские чествуют наших сторонников! – воскликнул Зьмитрок, срывая маску.

Сенаторы, хоть были в большинстве людьми много чего на своем веку повидавшими, проверенными государственными мужами и закаленными воинами, ахнули. Кто с места вскочил, сжимая кулаки, кто, напротив, отпрянул, вжимаясь в спинку кресла.

Лицо стоящего перед собранием шляхтича обезображивали такие рубцы и язвы, что никакое моровое поветрие, именуемое черной оспой, не надует. Щеки, как брыли у угорских псов, из тех, что на медведя в одиночку выходят; глазки – щелочки, придавленные сверху набрякшими, отечными веками; уши, что блины, какие к Проводам зимы лужичанские хозяйки медом мажут.

Маршалок, пан Вежеслав Рало, председательствующий в Сенате, грянул кулаком по столу и возмутился:

– Что за балаган, пан Зьмитрок, устраиваешь? Уродов не здесь принято показывать, а на рыночной площади, там, где жонглеры с акробатами народ потешают!

Ему ответил изуродованный шляхтич. И лишь по голосу опознали сенаторы старого знакомца – пана Юстына Далоня, терновского князя и воеводу.

Пан Юстын заговорил и произнес судьбоносную речь. Речь, которую летописцы, дружно, как один, пообещали внести в скрижали истории. Сенаторы узнали и о готовящейся череде отравлений, среди которых смерть пана Жигомонта Скулы – только начало; и о попытке устранить его, пана Юстына Далоня, верного сподвижника великолужичанского гетмана; и о хэврах убийц и грабителей, тайно привезенных в Выгов с северных рубежей; и о приготовленных к вывозу из столицы целых караванах, груженных сундуками с золотом; и о замученных по застенкам и подвалам шляхтичах, которые отказались голосовать за пана Януша. Суть его слов сводилась к следующему – чужаки хотят навязать нам свою волю, свое, непривычное и дикое, видение мира. Ужели вольный человек, хозяин родимой земли, пойдет на поводу пришлых комедиантов? Кто согласен признать себя быдлом и рабочей скотиной, тот, конечно, проголосует за уховецкого князя, а вольный лужичанин, имеющий гордость и чувство собственного достоинства, выберет короля, который обеспечит шляхетские вольности и сытую, достойную жизнь каждому, включая городских мещан и сельских кметей.