Окаянный груз - Владислав Русанов

– Дык… он это… за всех нас переживает… это… похоже… – попытался вступиться за конокрада Грай, но сотник так на него глянул, что обычно немногословный порубежник совсем запутался в словах и умолк.

– Д-добро. Натворили делов. – Войцек едва не рычал от ярости. – Б-бандюганы… Юржик!

– Слушаю, пан сотник.

– К-караул удвоить. Не хватало, чтоб нас ночью перерезали по милости этого… Тьфу, зараза… Хрена с два он у меня в седле у-у-усидит, ежели живым вернется! Так задницу надеру!!! Хватан!

– Я!

– На рассвете готовь коней. Себе, мне, Гредзику, Тыковке и студиозусу.

– А его на кой ляд?

– Поговори мне!

– Виноват.

– Его на тот случай б-берем, ежели говорить в застянке надо будет. Кто у нас из Великих Прилужан? Может, ты?

– Никак нет!

– То-то же! – Меченый закусил ус, помолчал. – Д-добро. Утро вечера мудренее. Всем спать.

Вскоре на лагерь пала тишина. Только фыркали, переступали с ноги на ногу кони. Похрапывал во сне Хмыз.

А за перелеском, в дубовой рощице запели соловьи. Да так переливчато, с душой, что стоящий в карауле Миролад едва не заслушался. И даже замурлыкал под нос:

– Ой, за гаем, за лужочком соловей щебечет,А я ж свою милочку дожидаюсь в грече…

Издор без всякой жалости саданул его под ребра, прервав душеизлияния напарника. Мол, сторожить надо, а не сопли распускать. Кто б возражал?

Выглянувшее над верхушками деревьев солнце застало пятерых всадников в дороге.

Глазик так до рассвета и не вернулся.

Войцек Меченый злился, кусал ус и сбивал нагайкой высокие верхушки заячьего чая. Сиреневые цветы взлетали, распадаясь в воздухе, и оседали на траву сиротливыми лепестками.

Ендрек подпрыгивал в седле – сидеть по-настоящему, как держались на спинах коней порубежники, он так и не выучился. То ли силенок не хватало крепко держаться ногами за конские бока, то ли сноровки. Хмыз, наблюдая его телодвижения со стороны, сказал, что и одно и второе – дело наживное. Больше ездить надо, и все придет. Насчет «больше ездить» студиозус как-то сразу с ним не согласился – правда, ума хватило не высказывать протест вслух. Парню было страшно подумать, что когда-нибудь ему придется проводить в седле еще больше времени. И так болела задница, словно превратилась в один сплошной большой синяк, на привале постоянно обнаруживались более или менее сильные потертости на внутренней стороне бедра или голени. Кстати, последнюю порубежники и реестровые спутники медикуса называли мудреным словом – «шенкель». Он попытался им объяснить, что в анатомии человека такой термин не имеет места быть, но на него посмотрели, как на блаженного, а Хмыз посоветовал помалкивать в тряпочку, пока по шее не получил от старшего и по званию и по годам. И Ендрек, сцепив зубы, продолжал нелегкую учебу, надеясь в будущем стать если не замечательным, то хотя бы сносным наездником. Но, несмотря на старания, хорошо удавалось ездить пока лишь на шагу. Небольшая рысца заставляла голову студиозуса раскачиваться и трястись, при этом зубы клацали, и пару раз он умудрился даже прикусить язык; локти – разлетаться в разные стороны («Как у паршивой курицы крылья», – заметил как-то Хватан), а ступни так и норовили проскочить в стремя до каблука и там намертво застрять.

Сейчас пан Войцек вел отряд легкой рысцой – берег коней. Но Ендреку от этого легче не было. Что легкая короткая рысь, что размашистая, один бес – трясет. На галопе подбрасывало меньше, но студиозус, прирожденный горожанин, опасался скорости. Казалось, вылети на полном скаку – и косточек потом по лесам да по степям не соберут.

Чтобы облегчить себе езду, Ендрек осторожно, стараясь не показать спутникам своей слабости, оперся большими пальцами о переднюю луку. Похоже, пан Гредзик заметил его уловку, но, по прирожденной доброте и всегдашнему обыкновению не вмешиваться в чужие дела, промолчал. Хорошо, что Хватан ехал впереди, бок о бок с сотником. Уж он бы не удержал языка. Замучил бы подначками сейчас. И еще дня три вспоминал бы.

Застянок возник неожиданно. Почти что из лесу.

Тыковка недовольно скривился, буркнув под нос:

– Ротозеи!

И верно, в Малых Прилужанах широкая полоса земли, отделявшая постройки от опушки, наверняка была бы расчищена от подлеска, кустарника и высокой травы. На севере еще не забыли, с какой стороны берутся за меч, как смердят спаленные находниками с того берега хаты, какого цвета кровь. Здесь же терн и шиповник уже почти полностью заполонили старую расчистку, поднимаясь коню едва ли не до холки. Пеший в зарослях мог запросто укрыться с головой, даже не пригибаясь.

– Беспечно живут, дрын мне в коленку, – мотнул головой Хватан, оборачиваясь к Ендреку. – Еще б не жить! За нашими-то спинами…

– Уймись! – коротко бросил пан Войцек без обычного заикания. Это могло означать одно из двух. Либо бывший богорадовский сотник совершенно спокоен и говорит, плавно выпевая слова, либо он предельно собран, как перед боем, и тогда заикание уходит само. Со страху прячется, что ли?

Молодой порубежник пожал плечами и больше к медикусу не цеплялся.

Застянок на первый взгляд показался Ендреку обычным. Таких по всем Прилужанам – и Великим, и Малым – из сотни сто. Но потом что-то насторожило студиозуса. Какая-то неуловимая черта выбивалась из общей привычной картины. И это заставляло держаться настороже.

Глянув на спутников, Ендрек понял, что не одинок в своих предчувствиях.

Пан Войцек сбросил ременную петельку с рукояти кончара, притороченного с правой стороны седла. Хватан и Гредзик, не сговариваясь, перекинули поводья в левую руку, а Гапей пристроил поперек седла взведенный арбалет, вынул и приготовил бельт. О том, что Тыковка сбивает из арбалета навскидку подброшенную в воздух медную полушку, Ендрек уже знал.

Под ложечкой у студиозуса противно заныло. Эдакий еще не страх, не ужас, но уже заставляющий учащаться дыхание и сердцебиение озноб. Ладони противно вспотели. Парень поочередно вытер их о штаны, хотя за оружие он хвататься не собирался – не хватало еще рубить простых шляхтичей, да еще и великолужичан к тому же. Да и никто не мог сказать наверняка: срубит ли Ендрек чью-либо голову или ухо коню. Такие незадачи, говорил Хмыз, с новичками ой как часто случаются.

– Стремя поправь, – шепнул понимающе пан Гредзик.

Ендрек опустил глаза. Так и есть – нога снова проскочила едва ли не до каблука. Он дрыгнул ступней, но коварная железка не сдвинулась с места ни на волос. Пришлось наклоняться под насмешливым взглядом Хватана – слава Господу, пан Войцек рядом, иначе насмешкой во взгляде он бы не ограничился – и пальцем поправлять стремя.

– Управишься, дуй ко мне. Рядом поедешь, – не поворачиваясь сказал пан Шпара. На затылке у него глаза, что ли?

Столкнув непослушное стремя ближе к носку сапога, Ендрек стукнул серого меринка пятками и поравнялся с сотником.

И в этот миг (то ли озарение нашло, то ли просто поближе подъехали) он понял, что же их так насторожило в безымянном застянке. Несмотря на раннее утро, едва ли не все взрослое мужское население толклось на улице. Полтора десятка домиков и, на глаз, человек двадцать шляхтичей.

Застянки, в отличие от обычных сел, населяли, как правило, обедневшие дворяне. Отсутствие родовых земель и тугой мошны заставляло их работать наравне с простолюдинами. А то и тяжелее – ведь кметю, как ни старайся, в богачи не выйти, а тут остается всегдашняя надежда. Но не рядом с чернью. Уж коли мне приходится горбатиться на пашне, на лугу, в овине, в коровнике, рассуждали испокон веку жители застянков, так хоть рядом с такими же, как я, не на виду у простолюдинов, не на потеху немытой грязной толпе. К слову сказать, находились среди них и более вшивые, и живописнее оборванные, чем кмети, но гордость есть гордость.

Вообще-то лето – время страдное. Человеку, живущему плодами земли, отдыхать некогда. До рассвета встают, после заката ложатся, и все какие-то дела находятся неотложные. Телегу починить, лезвие косы подправить, плетень подновить, дырку под стенкой курятника, лисой прорытую, заделать. Это не считая пахоты, сева, сенокосов, работы в садах и на примыкающих к домам огородиках. Вот зимой отдохнуть можно. А лето… Ни отдыху, ни сроку. Казалось бы, чему удивляться? На обычный труд народ выбрался… Но настораживало именно отсутствие всякого определенного занятия у жителей застянка. Они не собирались в поле, не работали по дому, даже не травили байки – вот удивительное дело! Они просто тынялись от плетня к плетню, от хлева к овину. И при этом не разговаривали друг с дружкой. Даже, похоже, старались обойти соседей подальше.

– Все. Опоздали! – рыкнул пан Войцек.

«Куда опоздали?» – хотел спросить медикус, но не успел.

– За мной! Рысью, – скомандовал пан Шпара и устремился вперед.

Как ни были жители выговщины избалованы мирным житьем-бытьем, а оружие под рукой держали. Отряд Войцека, пропылив по улице между ладными, крытыми тесом постройками, вылетел на колодезную площадь и оказался под прицелом полудюжины арбалетов. Еще с десяток шляхтичей столпились у одного из домов. Он отличался ярко раскрашенными ставнями – с маками да петухами.