Алый Крик - Себастьян де Кастелл

– Ладно, – сказала я наконец.

Мгновение монахиня стояла неподвижно. Пряди редких тонких рыжих волос, торчащих из-под чёрного капюшона, шевельнулись, когда матушка Болтунья сделала медленный глубокий вдох.

Она встретилась со мной взглядом и щёлкнула пальцами семь раз, сопровождая каждый щелчок словом.

– Постель. Синяк. Стыд. Мазь. Болеутоляющее. Завтра. Завтра.

Это было последнее, что я услышала, прежде чем потерять сознание.

Глава 21

Локватиум

Открыв глаза, я обнаружила, что смотрю на красиво расписанный потолок. На нём яркими красками были изображены певчие птицы, порхающие среди облаков. Из их клювов вырастали фантастические царства – за́мки, леса, океаны и даже звёзды.

«Воспевание мира», – подумала я, что для меня было довольно поэтично.

Я лежала на полу, жёстком и холодном, но под головой обнаружилась подушка. Этот контраст сбивал с толку.

Первым делом я проверила, нет ли кандалов или ещё каких пут на запястьях и лодыжках. Их не было. А меж тем кандалы бы пригодились, если б я решила врезать старой доброй монахине по носу.

– Она очнулась, – послышалось контральто матушки Протяжности.

В поле зрения вплыли семь лиц в капюшонах. Матушки Сплетница, Болтунья, Вздох, Протяжность, Шёпот, Молва и…

– Добрая Собака, – жестами сказал Бинто, протиснувшись мимо двух монахинь и встав надо мной. – Ты в порядке? Ты уснула!

«Бедный ребёнок, – подумала я. – Он понятия не имеет, что здесь происходит. Сперва он видит, как я разглагольствую и беснуюсь, потом неудержимо рыдаю, а потом теряю сознание прямо у него на глазах. Наверное, он думает, что я рехнулась».

Я села, поборов головокружение, и огляделась по сторонам. Помещение – такое же, как исповедальня, только гораздо больше. Вдобавок, вместо седьмой стены здесь было вытянутое прямоугольное пространство, как будто здание имело форму гигантского ключа. В дальнем конце стояли столы, и я разглядела маленькие фигурки, сидящие за ними.

Неуверенно поднявшись на ноги, я обвела взглядом другие стены. Все они были уставлены дубовыми полками, заполненными книгами и пергаментными свитками.

– Это что, какой-то скрипторий? – спросила я.

– Не совсем, – ответила матушка Протяжность, положив руку мне на плечо. – Мы называем это место локватиумом.

– Никогда о таком не слышала.

– Ты и не должна была, аргоси.

«Серьёзно, сестрёнка? – устало подумала я, оборачиваясь и встречаясь взглядом с матушкой Сплетницей. – Ты так сильно хочешь драчки?»

– Было решено, – проговорила матушка Протяжность, – что внутри этих стен мы сможем наилучшим образом передать тебе знания, которые ты ищешь.

Кажется, пока я валялась в отключке, тут имели место нешуточные дебаты.

– Долго я была без сознания? – знаками спросила я Бинто.

– Почти час, – ответил он. – Монахини строили друг другу сердитые рожи.

Ну, уже кое-что.

Я обернулась к матушке Болтунье.

– Ты меня вырубила, – обвиняющим тоном сказала я хрупкой старушке.

– Я просто произнесла семь слов. Твой разум сам усыпил тебя.

– Но… как такое возможно? Любой может выкрикнуть семь слов – и собеседник рухнет в обморок?

– Это нечто гораздо большее, чем просто крик, моя дорогая, – ответила матушка Болтунья. Она помедлила, снова проведя языком по дёснам. – Интонации. Дикция. Звуковые колебания. И, да, в сочетании с конкретными словами это становится своего рода формулой. Зельем для разума. Твоего разума.

– Постель. Синяк. Стыд. Мазь… – повторила я. – Все эти слова я использовала в истории, которую вы заставили меня рассказать.

Старая женщина кивнула.

– Сейчас они имеют для тебя особое значение, Фериус Перфекс. И произнесённые именно в этой комбинации, именно с теми тональными конструкциями, которые я использовала, они лишают тебя сознания.

Прежде чем я успела потребовать подробностей, матушка Болтунья отступила, словно ей было трудно устоять на ногах. Матушка Шёпот подал старухе руку и взял объяснения на себя.

– Это способ выражения. Утверждение, что все мы говорим на одном языке, верно лишь отчасти. Мы оба можем увидеть кошку и назвать её кошкой, но в этом слове множество слоёв разных значений, которые будут отличаться для тебя и для меня.

Логично. Первый урок арта локвит состоит в том, что если красота в глазах смотрящего, то красноречие – в ушах слушающего. Заставив меня рассказать об одном из самых жутких событий моей жизни, монахини извлекли из этой истории слова, необходимые, чтобы контролировать меня. Неудивительно, что Рози не хотела возвращаться в монастырь.

Однако меня беспокоило кое-что ещё.

– Алые Вирши, – сказала я. – Странница записала их, а один из жителей городка прочитал вслух. Странница сказала ему, что это стихотворение в память о погибших. Он даже не знал, что значит бо́льшая часть слов. Как они могли подействовать на всех горожан? Если только…

Я заметила, что настоятельницы украдкой обмениваются взглядами.

– Некоторые слова и некоторые сочетания слогов действуют на всех, да?

Старик – матушка Вздох – ответил:

– Это высшая форма искусства. Та, к которой каждый из нас стремится.

– Пойдём, – сказала матушка Болтунья, беря меня за руку как добрая бабушка.

Вторую руку она, наклонившись, протянула Бинто – и повела нас по коридору со сводчатым потолком, к столам в дальнем конце зала.

Остальные настоятельницы пошли следом.

Фигурки, которые я приметила чуть раньше, оказались детьми. Их было тут около дюжины – некоторые возраста Бинто, некоторые чуть постарше. В основном девочки и только один мальчик.

– Мы редко обнаруживаем талант у мальчиков, – объяснила матушка Болтунья. На её губах появилась одна из этих странных старушечьих улыбок, которые означают, что вы должны кивать, внимая их мудрости. – Им не хватает… тонкости.

Как только мы подошли, все дети встали по стойке «смирно», словно маленькие солдатики, ожидающие смотра. Матушка Сплетница заняла место перед ними. Очевидно, она была генералом. Взгляд, которым она одарила матушку Болтунью, явственно говорил, что она считает всё это плохой идеей.

– Ну? – сказала ей матушка Болтунья. – Есть ли хоть у кого-то из них навык?

Молодая настоятельница ткнула в сторону детей. Её палец нацеливался на всех по очереди, пока не остановился наконец, указав на девочку лет семи.

– Ты, – провозгласила она. – Девятый базис и второй. Третий дериват с вибрацией.

– Дароменский, матушка? – спросила девочка.

Настоятельница кивнула.

Остальные дети тотчас же зажали уши ладонями. Матушка Сплетница одарила их нелюбезным взглядом, который был мне уже хорошо знаком, – и дети неохотно опустили руки, снова встав навытяжку.

Выбранная девочка глубоко вдохнула и пропела две ноты.

«Слоги», – подумала я, но не могла сообразить, что они значат, потому что меня вдруг одолел запах сирени – такой сильный, что заболел живот.

Я видела, что его ощутили и настоятельницы, и дети. Мальчик отвернулся, и его вырвало на пол. Через несколько секунд запах исчез.

Матушка Сплетница одобрительно кивнула малышке. Девочки вернулись к занятиям, а мальчик ушёл – вероятно, в поисках тряпки, чтобы вытереть свою рвоту.

– Что случилось? – жестом спросил Бинто.

– Ты не почувствовал запах цветов?

– Нет. Но у тебя было забавное лицо.

– Это высшая форма нашего искусства, – объяснила матушка Болтунья. – Она позволяет выявить те элементы языка, которые лежат за пределами человеческого познания и воздействуют на самые примитивные аспекты нашего разума. Мы называем их базисами.

– Они могут повлиять на многих людей, – прибавил матушка Шёпот.