Туристы - Кристин Валла

– Я заглянул в «Кларенс», прежде чем прийти сюда, – сказал Дерек, подсаживаясь к дамам. – Наткнулся там на Брендана. Он сбрил бороду и нашел инвестора на свой следующий фильм.

– Ага, – откликнулся Шон. – А что он еще сказал?

– Да так, ничего интересного. Отчего-то он был в приподнятом настроении. Ваше здоровье, сударыни!

Все подняли бокалы и выпили. Юлианна закурила сигарету, самый вульгарный «кэмел». Она чувствовала себя убожеством. Заурядной женщиной. Беглого взгляда на гладкую прическу Сиобхан и кофту в стиле китайского мандарина – последний писк моды – было достаточно, чтобы подвести окончательную черту под этим выводом. Вот уже пять лет Юлианна была студенткой, и ни разу за это время ей не довелось воочию увидеть человека, одевающегося в «Прада» и у «Готье». Эти шикарные шмотки мешались с товарами из «Игер Бивер»: старыми кожаными куртками и рубашками в стиле ретро, купленными после смерти прежних хозяев или у людей, которые не понимали в них толку. Юлианна же сидела среди них в брюках из полиэстера и кардигане из буклированной пряжи – в том наряде, который она, не снимая, относила три года, а сколько раз стирала, и сосчитать невозможно. Эти вещи были неуместны в «Ренардсе», как, впрочем, и в «Лиллиз», и «Кларенсе».

– Я никогда не хожу в «Кларенс», – сказал Шон. – Мне разонравились заведения Темпл-Бара, весь этот район превратился в одну сплошную пивнушку для туристов. Слишком много роздано лицензий. Больно уж просто все получается, когда достаточно иметь несколько гостиничных номеров, чтобы взять и открыть отвязный паб или ночной клуб в каком-нибудь подвале.

– А еще эти чертовы англичане – прутся туда толпами и соревнуются, кто кого перепьет, – добавила Юлианна.

Шон кивнул.

– По идее, для Темпл-Бара все задумывалось иначе, – сказал он. – Это должен был быть культурный центр. В представленных планах никаких пабов не было.

– Задумывалось привлечь как можно больше туристов, – сказал Дерек. – И эта цель достигнута.

– Да уж, действительно, – сказала Эмма. – Только хотелось бы, чтобы они там не изображали из себя розовых цыпочек, которым через неделю под венец.

– Все же это лучше, чем если бы весь район превратили в автобусную станцию, как это собиралась сделать Государственная транспортная компания, – сказал Шон.

– Тогда у нас по крайней мере было бы хорошо с транспортом, – сказал Дерек, – а так мы только и делаем, что стоим в пробках.

Сиобхан наклонилась вперед и закурила новую вонючую сигарету из каких-то трав.

– А я обожаю Темпл-Бар, – заявила она. – Мне нравятся его галереи, рестораны, бары и бутики. Тут главное – атмосфера. И если все это держится на розовых цыпочках, то я на них согласна.

– Но это же отменило нас как богему! – сказал Дерек.

– Извини, дружок, но я вынуждена тебя огорчить, – ответила Сиобхан. – Ты перестал быть богемой, с тех пор как выставился в Сиднее.

– Принадлежность к богеме не зависит от денег. Человек принадлежит к богеме, если он не является конформистом. Я же не конформист!

– Да ты же чуть не каждую субботу сидишь в новом баре «Кларенса» и потягиваешь мартини!

– Сижу, потому что старого бара «Кларенса» не стало.

– Ты продолжаешь жить в Темпл-Баре.

– Верно. Но плачу за это в четыре раза дороже, и во всей квартире у меня на полу голый паркет, а раньше даже в ванной лежал ковер.

Все рассмеялись и снова выпили. Юлианна, до сих пор молчавшая, тоже подняла бокал. Весь этот вечер она почти ничего не говорила, сидела притихшая и слушала истории, которыми обменивались остальные. Они делились опытом. Воспоминаниями о путешествиях. Словом, духовной пищей. Задумавшись об этом, Юлианна почувствовала, что у нее голова пошла кругом, ею овладели тревога и беспокойство. Скоро она станет кандидатом филологических наук, но на кой черт ей нужно это звание? Что с ним делать дальше? Об этом у нее не было ни малейшего представления, что было очень мучительно. Ей уже двадцать пять лет, время идет, часы тикают. Пора бы уже что-то начать. Хватит болтаться по «ви-ай-пи»-кабинам чужим довеском, пора приходить уже самой по себе!

Дерек отхлебнул мартини и закурил сигарету. – На мой взгляд, все города похожи один на другой, – заговорил он снова. – Сейчас архитекторы во всем мире занимаются урбанизацией ландшафта. Я еще помню то время, когда единственными напитками в здешних кофейнях были чай «Лайонз» и кружка кое-как заваренного кофе «Нескафе» мелкого помола. Потом мы побывали в Италии и попробовали там первую чашечку «эспрессо». И что за этим последовало? Естественно, мы закупили там и привезли к себе домой эти шикарные машины для варки «эспрессо». Наши предки завоевывали страны и континенты. Мы тоже завоеватели, но все, что нас интересует, это комфорт, нам нужна роскошь и богатство. Мы отправляемся за рубеж и, увидев что-то понравившееся, тащим это к себе домой. А дальше уже сами не можем понять, как раньше без этого обходились. Ну и что в результате? Везде все стало одинаковым.

– Зато теперь Дублину есть чем похвастаться, кроме «гиннеса» и ирландского рагу, – возразила Сиобхан. – Так что я восклицаю: «Аллилуйя!»

Дерек захохотал и допил свой мартини.

– Что верно, то верно! – не стал он возражать.

Юлианна подтянула повыше рукав кардигана и незаметно поглядела на часы. Она сама не понимала, зачем приходит сюда, если все время только молчит и скучает. Можно бы и не ходить. Можно, если хочешь, вернуться в Норвегию. Стены все покрашены, она пыталась создать свой дом, но получилась имитация. Так почему же она еще здесь? Неужели опять увлеклась Шоном? Может быть, даже влюбилась? Юлианна вспомнила, что любила повторять мадам: «Пока ты не начнешь бояться, что любишь его сильнее, чем он тебя, ты еще по-настоящему не влюбилась». Она почувствовала его руку на своем бедре, он поглаживал ее, не глядя, как будто ласкал не ее, а стул, на котором она сидит. Она никак не могла привыкнуть, что он всегда ласкает ее с отсутствующим взглядом, и пришла к выводу, что, как видно, так уж он странно устроен: то, что он любит, становится для него незримым. Какие-то чувства к ней он питал, в этом она была уверена, хотя насколько они сильны, понять было невозможно. Случалось, он разглядывал ее тело в мельчайших подробностях, останавливаясь на каждой частичке – на подмышке, на уголке глаза. Но увидеть ее сразу всю целиком у него никак не получалось. Иногда он вдруг хватался за нее изо всех сил, тяжело дышал ей во впадинку между ключиц, как будто она питала его и без нее ему не хватало кислорода. «Может быть, я для него какой-то орган – легкое или артерия, – подумала она. – Он заключил меня внутри себя и потому не может видеть».

Редакция RTE, конец октября. Шон сидел в кресле перед директором станции. Когда его вызывали в кабинет к начальству, ему всегда чудилось, что у этих кресел есть какой-то фундаментальный изъян. Сидя в них, невозможно было распрямить спину. Директор же, напротив, сидел на высоком вертящемся стуле. Он предложил Шону чашечку кофе.

– Ты знаешь, почему ты здесь? – спросил он.

– Да есть одна догадка, – ответил Шон.

– Ладно, – сказал директор. – Нравится скромничать – пожалуйста!

Он покашлял, прикрыв рот ладонью. Мешки под глазами затряслись так, словно из них вот-вот что-то просыплется.

– Грэм Кин через месяц уходит, – продолжал начальник. – Мы бы хотели, чтобы ты занял его место.

Шон испытал теплую благодарность к своему креслу. Кресло удержало его в своих спокойных объятиях, как надувная подушка безопасности.

– Не могу отказаться от такого предложения, – сказал он.

– Да уж! Я бы и не поверил, если бы ты попытался, – давясь кашлем, захохотал директор. – Конечно, тебе придется пройти пробные чтения. Только после этого будет подписан контракт. Но можешь считать, что работа уже твоя. Ведь мы уже видели тебя на экране.

– Спасибо, – сказал Шон. – Большое спасибо!

– Тебе некого благодарить, кроме самого себя. Утром ты первым приходишь на работу, а вечером уходишь последним. Ты больше всех выступаешь на редакционном совете и больше всех предлагаешь сюжетов. Ты прирожденный телевещатель или телечарователь, что, впрочем, одно и то же. Так что звони родителям, пусть они погордятся сыночком!

– Да, сэр!

– Ну, вот и хорошо! Пробные чтения начнутся завтра.

В этот день Шон так и не позвонил родителям. Не позвонил он и Юлианне, и сестрице Си-обхан тоже. Весь день он проработал, как обычно, и только поздним вечером отправился домой. Когда он вернулся, в квартире было темно. Юлианна уже легла. На кухонном столе он нашел ее записку. «Пицца в холодильнике». Он сбросил пиджак, открыл пиво и уселся перед телевизором. Вытянул ноги, положил руку на подлокотник. Привычная поза отдыха. Он снял галстук и вытер взмокшую шею, затем черное стекло перед глазами осветилось и ожило. Грэм Кин в черном пиджаке. Рыбий рот за выпуклым аквариумным стеклом. Шон постепенно уменьшил звук до предела, пока не осталась только картинка. Пятно света падало на паркет, достигая его башмаков. Рубашка показалась вдруг тесной, и он расстегнул пуговицы, чувствуя, как по спине течет пот. Большими глотками он осушил бутылку и понял, что сегодня ему не уснуть. Это была новая разновидность бессонницы, вызванная уже не беспокойной работой мысли, а скорее ощущением пустоты. Сегодня он достиг исполнения своей мечты. Он пересек финишную черту, вышел победителем. Но в душе не было благодарного чувства, никакой радости. Преобладало другое чувство. Заслуженное признание. Да. Оказалось, это оглушает, как наркоз.