Туристы - Кристин Валла

Наконец она кончила обустраивать квартиру. Однако продолжала в ней жить и, казалось, не собиралась никуда уезжать. Возможно, это получилось у нее бессознательно. Возможно, благодаря ему. Ведь теперь она жила у мужчины, это было непривычно, не так, как раньше, с ней это произошло в первый раз. Их близость приобрела новый характер; два тела рядом в одной постели, иногда даже не прикасаясь друг к другу, все равно сохраняли близость. Они спали вместе, вместе вставали, вместе ели и бегали по утрам вдоль каналов. Вместе они любили, хотя никогда не пользовались этим словом, они вообще не разговаривали о чувствах или о будущем. Но, несмотря на это, по мере того как все отчетливей проявлялся рисунок совместного существования, чувство близости вырастало само по себе. Эта близость была небогата словами, зато напитана ощущением физического присутствия, быстрыми ласками и внезапными любовными объятиями. Шон наконец-то стал хорошо спать, крепко и безмятежно. Перемена выражалась не в цветах, которыми она все раскрасила, а в личном присутствии, которое она внесла в обустройство квартиры. В жилом духе, которым пропиталось ее пространство. В тех мелочах, которые говорили о присутствии жизни. Они были вдвоем и дарили друг другу тепло. Этого было достаточно.

Однажды ночью его разбудил телефонный звонок. Уже наступило воскресенье. Он лежал, как всегда, с раскрытым ртом. Под правой ноздрей было засохшее пятнышко крови. Телефон вибрировал и даже слегка подпрыгивал на ночном столике.

– Да? – спросил он, взяв трубку.

Он слушал, и сонное выражение медленно сбегало с его лица. Юлианна тоже проснулась и испуганно повернулась к нему. Он спокойно положил трубку.

– Принцесса Диана, – сказал он. – Она погибла в автомобильной катастрофе в Париже. С ней был Доди аль-Файед. Они пообедали в «Рице». Их автомобиль преследовали папарацци. Они въехали в тоннель под мостом Альма. И там разбились.

– За ними гнались фотографы?

– Да.

Юлианна поднялась и села. Глаза ее были расширены.

– Она умерла сразу?

Шон помотал головой:

– Ей вскрыли грудную клетку и долго делали прямой массаж сердца. Но так и не спасли.

Юлианна встала с кровати и, подойдя к окну, долго стояла перед ним, глядя на верфи, расположенные на другом берегу. Шон подошел к ней сзади и отвел рукой волосы с ее шеи.

– Ты расстроилась?

Она молча кивнула.

– Это, конечно, печально, – сказал он. – Трагедия для ее сыновей. Но мы не были с ней знакомы. Нам это только казалось. Она всегда была очень на виду.

Шон торопливо поцеловал ее и взял со стула свою одежду.

– Тебе на работу? – спросила она.

– Ничего не поделаешь, надо, – сказал он. – Весь день будут передавать экстренные выпуски.

– Удачи тебе, – шепнула она ему вслед, когда за ним захлопнулась дверь.

Она еще немного постояла, глядя в окно. Над верфью повисла прозрачная летняя темнота. Внизу слабо мерцали уличные фонари. Она испытывала смутную грусть, которую вряд ли можно было назвать скорбью. Однако грусть ее была вызвана мыслью о другом человеке, о том, кто все время охотился за Дианой и сейчас, может быть, чувствовал себя виноватым. Юлианна прислонилась лбом к стеклу, закрыла глаза и тяжело перевела дыхание. «Себастьян! – пронеслось у нее в голове. – Почему вдруг ты?»

Настала осень. Юлианна снова взялась за письменное задание, раскладывая книги на обеденном столе, за которым работала днем. Отец дал ей с собой портативный компьютер старой модели, тот работал медленно и был довольно тяжел. Если требовалось посмотреть справочники, она брала его с собой в Национальную библиотеку на Кильдар-стрит. Здание библиотеки походило на собор, украшенный лепниной и гипсовыми ангелами бирюзового и светло-зеленого цвета. Столы были из некрашеного дерева, на стульях – кожаные сиденья. Юлианна сидела, согнувшись под тусклым светом стеклянного абажура, поставив книжку на подставку. Она находилась в старой части Дублина, здесь ничего не изменилось с тех пор, как к этим вещам прикасались молодые руки Джойса и Йейтса. Закончив работу, она продолжала вращаться в атмосфере стародавнего времени, которая в прежние дни была частью Дублина, а нынче превратилась в избитый набор достопримечательностей для туристов: старинные пабы, набитые изделиями из красного и тикового дерева и отгороженные цветными стеклами от внешнего мира, полы здесь были истерты поколениями посетителей, а за столиками сидели мужики с простыми и грубыми лицами, пьющие пиво пинту за пинтой. Были там столовые, где на завтрак подавали сосиски с бобами и черным пудингом в одной тарелке и где кофе тебе наливали из кофейника приветливые официантки в белых передниках. Сэндвич-бары вроде «Сэмбоз коффи-шоп» на Уэстленд-роу с треугольными бутербродами, горьким чаем и неудобными деревянными лавками вместо стульев. В этих ресторанчиках Юлианна устраивалась без всякого смущения, сама наливала себе бокал, закуривала сигарету и заводила беседы с незнакомыми мужчинами. Они были безобидными людьми, охотно рассказывали о себе, о своих детях и вагончиках-трейлерах, о том, как ездили на юг и как у них болят коленки. Она редко сообщала что-нибудь о себе, но с улыбкой слушала их рассказы. Эти заведения, где время будто замерло и где изо дня в день повторялось одно и то же, действовали на нее успокаивающе.

Но была и другая сторона Дублина, гораздо более глянцевая. В выходные дни Шон водил Юлианну в «Ренардс» и «Лиллиз Борделло», знакомя ее там со своими приятелями – фотографами и разбогатевшими промышленниками, компьютерщиками-миллионерами и дизайнерами. Они редко толпились возле стойки, как обыкновенные люди, – для них всегда был готов отдельный столик, не говоря уж о «ви-ай-пи»-кабинах, которые имелись в каждом клубе. Эти кабины были только для членов клуба, которые платили ежегодно несколько сотен фунтов членских взносов, или для тех, кого охрана узнавала в лицо, так как они фигурировали на телеэкране или на конвертах дисков. Шон принадлежал к последнему разряду и легко проходил перед носом у владельца, который нередко сам встречал посетителей у входа. Так случилось и сегодня – в первый выходной после смерти Дианы, когда наконец ему не пришлось выходить на работу. Шон с улыбкой проскользнул в «Ренардс», а следом за ним робкой тенью – Юлианна. Войдя в помещение, они увидели там Сиобхан и ее подругу Эмму Уайт, они сидели на низком кожаном диване, каждая с сигаретой в руке. Эмма курила сигареты эксклюзивной импортной марки, к которым пристрастилась, работая моделью в Париже. Сиобхан, попробовавшая свою первую сигарету в двенадцатилетнем возрасте, с тех пор познакомилась с йогой и макробиотической диэтой, поэтому теперь курила исключительно травяные сигареты. Они были коричневыми и противно пахли. Поэтому Юлианна села рядом с Эммой, а Шон отправился к бару за напитками. Девушки были увлечены разговором и лишь кивнули Юлианне.

– И она, конечно же, не преминула прокомментировать, что мои кресла с сиденьем в виде стиральной доски не слишком удобны, – говорила Эмма. – Интересно знать, кто это сказал, что хорошее кресло должно быть удобным?

– Никто, – согласилась Сиобхан.

– И еще упрекает меня, будто бы я лишь копирую чужое! Подумать только! Что ж она – не видит разницы между плагиатом и творческим подходом?

Покачав головой, Эмма отхлебнула из бокала глоток шампанского.

– Дерек! – крикнула Сиобхан и помахала сигаретой. – Где ты пропадал?

– В Нью-Йорке, – ответил Дерек и улыбнулся. – Подождите меня секунду, я только схожу за мартини.

Дерек Патрик был одет в овчинную куртку и ковбойскую шляпу, как будто он только что прибыл из страны Мальборо, а не из Нью-Йорка. Дерек был художником и еще недавно страдал синдромом непонятого гения, но теперь мог похвастаться тем, что наконец-то в нем разобрались и объяснили все его сложности. Его произведения спорадически появлялись на выставках Городского музея современного искусства; большей частью это были инсталляции, в которых находил свое применение особый дар Дерека отличать кич от обыкновенного уродства. Он непрерывно курсировал между мировыми художественными центрами и привозил оттуда вещи, находящиеся на грани безвкусицы. Из этих предметов он творил произведения искусства или, как о них отзывались критики, «самое выдающееся барахло из всего, что создается в наши дни».

– Я заглянул в «Кларенс», прежде чем прийти сюда, – сказал Дерек, подсаживаясь к дамам. – Наткнулся там на Брендана. Он сбрил бороду и нашел инвестора на свой следующий фильм.

– Ага, – откликнулся Шон. – А что он еще сказал?

– Да так, ничего интересного. Отчего-то он был в приподнятом настроении. Ваше здоровье, сударыни!

Все подняли бокалы и выпили. Юлианна закурила сигарету, самый вульгарный «кэмел». Она чувствовала себя убожеством. Заурядной женщиной. Беглого взгляда на гладкую прическу Сиобхан и кофту в стиле китайского мандарина – последний писк моды – было достаточно, чтобы подвести окончательную черту под этим выводом. Вот уже пять лет Юлианна была студенткой, и ни разу за это время ей не довелось воочию увидеть человека, одевающегося в «Прада» и у «Готье». Эти шикарные шмотки мешались с товарами из «Игер Бивер»: старыми кожаными куртками и рубашками в стиле ретро, купленными после смерти прежних хозяев или у людей, которые не понимали в них толку. Юлианна же сидела среди них в брюках из полиэстера и кардигане из буклированной пряжи – в том наряде, который она, не снимая, относила три года, а сколько раз стирала, и сосчитать невозможно. Эти вещи были неуместны в «Ренардсе», как, впрочем, и в «Лиллиз», и «Кларенсе».