Екатерина Фурцева. Женщина во власти - Сергей Сергеевич Войтиков

Теперь Фурцева со сладострастием мстила этому барину, позабыв прикрыть радость словесами об укреплении мифического «единства партии», то есть того, что прямо противоречит теории естественного отбора и чего не в действительности не было в этой самой партии никогда.

— Вопрос решается важный. Тов. Кириченко занимается кадрами, направлял работу [партаппарата], — сразу перешла на личности Екатерина Алексеевна.

И по сути, обвинила Кириченко во вторжении в дела Главного политического управления Советской армии:

— Никто ему не поручал курировать военные кадры.

В данном случае Екатерине Фурцевой следовало бы промолчать, поскольку со времен конфликта руководящего ядра ЦК РКП(б) с тогдашним начальником Политуправления РККА Владимиром Антоновым-Овсеенко (1923) слежение за политуправлением было «святой» обязанностью Секретариата ЦК РКП(б) — ВКП(б) — КПСС[281].

И напротив, Фурцева обвинила Кириченко в том, что он не курировал кадры Комитета государственной безопасности. А ведь со времен ВЧК органы государственной безопасности, даже когда формально это было и не так, подчинялись непосредственно партийным вождям: Ленину, после победы во внутрипартийной борьбе — Сталину, а потом и Хрущеву. Официальным куратором мог быть при Ленине Сталин, при Сталине Ежов или Маленков, однако положения дел это не меняло[282].

Екатерина Алексеевна обвинила Алексея Илларионовича в том, что он плохо знал руководящие чекистские кадры: «Я не видел», «Я его не знаю».

— С аппаратом надо работать! — горячо наставляла она товарища, вряд ли понимая, что вызывает настороженность других.

К счастью, о светлой личности Алексея Илларионовича еще больше наговорил Николай Подгорный:

— Кто ведет Секретариат, у того и больше власти. [Кириченко] думает, что он самый умный. «Я только ставлю, я только решаю». И ссылается при этом на Хрущева. Если против скажешь, Кириченко не забудет никогда, [станешь] его врагом.

Денис Коротченко и Андрей Кириленко присоединились к критике Алексея Кириченко (звучит почти как скороговорка, не правда ли?):

— Кириченко […] кипятится, невыдержан, груб, принижает человека.

— Неуравновешен, мнителен.

Кириченко констатировал, что подобной кровавой бани ему еще никогда не устраивали, и, апеллируя к первому секретарю ЦК, заявил, что не было ни одного замечания товарищей по Президиуму, на которое он бы не отреагировал. Однако Алексей Илларионович недоучел того факта, что «дорогой Никита Сергеевич» учился у не менее «дорогого» в том плане, во что он обошелся великому русскому народу, Иосифа Виссарионовича (или «Ивана Васильевича», как писали во власть неграмотные крестьяне, даже не подозревая, какая довольная улыбка временно озаряла в таких случаях хмурое наедине с самим собой лицо вождя народов).

Хрущев не протянул Кириченко руку помощи, отрезав:

— С этим не согласен я[283].

На почти уголовном жаргоне Кириченко обвинил коллег, что они хотят ему «что-то… пришить»[284].

Хрущев подытожил:

— Вы просто зазнались.

Наиболее радикальную децентрализацию предложил Климент Ефремович Ворошилов. Он договорился до распределения функций между ключевыми политическими центрами Советского Союза — Президиумом ЦК, Секретариатом ЦК и Советом Министров СССР. Впрочем, его идею никто даже не стал комментировать.

По итогам Президиум поручил Секретариату подготовить проект постановления ЦК КПСС о рационализации и улучшении «стиля» работы Секретариата[285].

На Президиуме 26 ноября 1959 года было установлено, что секретари ЦК председательствуют на заседаниях Секретариата поочередно — помесячно. Предложения об утверждениях и перемещениях ответственных работников «должны докладываться соответствующими отделами ЦК непосредственно Секретариату ЦК КПСС как органу коллегиального руководства». На самый Секретариат ЦК возлагалось наблюдение за работой Отдела парторганов и Отдела административных органов ЦК КПСС[286]. В последнем Никита Хрущев, как видим, пошел на уступку товарищам по Секретариату ЦК — после того, как грозно одернул Алексея Кириченко.

* * *

Воспрянув духом, Екатерина Фурцева 14 декабря 1959 года приняла активное участие в обсуждении проекта Программы КПСС. Тон задавал, разумеется, Никита Сергеевич, выступивший со вступительным словом. Немало внимания он посвятил «демократизации нашего общественного строя»:

— Я считаю так, что Президиум и ЦК можно выбирать также — взять, к примеру, одну треть, но это не арифметическое правило, возьмите 20 процентов, возьмите половину.

Стенограмма не может передать реакции аудитории. Возможно, повисла гнетущая тишина. Тут уж товарищи по Президиуму ЦК не на шутку испугались «дорогого Никиты Сергеевича». Полагаю, что соратники именно в этот момент всерьез призадумались над вопросом: а нужен ли им самим Хрущев в качестве лидера партии? Так или иначе, «позондировав почву», Никита Сергеевич, с его пока еще не притупившимся политическим чутьем, убедился, что зашел слишком далеко. И сделал три шага назад:

— Я просто высказываю свою мысль. Сейчас никаких решений не принимаем. Я хочу провентилировать это…

Хрущев сделал вид, что речь шла лишь о том, чтобы не вернулись памятные всем времена «культа личности».

— Товарищи, я сейчас читаю много писем, с рабочими разговаривал. Они говорят, что если бы Сталин умер на 10 лет раньше, как бы наша страна сейчас вздохнула, — сказал Хрущев, который, похоже, не сделал в уме простой арифметический просчет и не понял, что в случае смерти Сталина в 1943 году мы бы в принципе еще могли проиграть Великую Отечественную войну.

— Никто из нас не мог поднять голоса, нас бы смели, — справедливо заметил Никита Сергеевич и пояснил: — Когда [Сталин] на XIX съезде сказал: «Я хочу уйти», [а] сам в это время смотрит, и если бы кто сказал «правильно», он бы его арестовал. Это был произвол. Мы должны себя обезопасить. Произвол может повториться. Мы должны предусмотреть Программой, Уставом и практикой, чтобы это было исключено[287].

Парадоксально, но факт: члены Президиума настолько не доверяли друг другу, что высказались за предложение Хрущева. Причем его поддержали как представители младшего поколения (Аристов), так и среднего (Суслов) и даже старшего (Микоян).

Фурцева перевела обсуждение в другую плоскость:

— Правильные предложения Никиты Сергеевича, смысл [в них] большой — [ставятся серьезные] экономические задачи. [Следует] сделать упор на электрификацию[288].

Фурцева высоко оценила верность Никиты Сергеевича «заветам Ильича», истинный смысл которых в тогдашнем товариществе партийных вождей понимали разве что Анастас Иванович Микоян и Климент Ефремович Ворошилов (и то не факт). И — перевела обсуждение в другую плоскость.

— Я считаю, что сейчас обсуждается очень хорошее предложение Никиты Сергеевича, и вот почему. Первое ваше положение касается ленинских задач: Советская власть плюс электрификация есть коммунизм, — заявила Фурцева и, снова обращаясь персонально к Хрущеву, добавила: — Вы правы, что надо на какой-то другой стадии это рассматривать. Если Советская власть останется на той же стадии, что же: она в процессе оформления, формирования? Прошел этап, и наступил новый, когда мы можем делать новые обобщения и ставить новые задачи[289].

— Надо говорить [о том, что Советская] власть утвердила себя, — подчеркнула Фурцева. В этом ее одобрил Хрущев:

— [Советская власть — это] уже завоеванное, уже созданное.

— Это