Земля помнит всё - Тиркиш Джумагельдыев

дело… Ладно, Байрам! — Гурт махнул рукой и поднялся. — Совсем, наверное, задурил я тебе голову…

— Нет, нет, прошу вас, Гурт-ага, не стесняйтесь, говорите все, что есть на душе.

— Я и не стесняюсь. Это когда человек врет, ему все прикидывать надо, что сказать, о чем промолчать… А я что ж… По мне, хочешь, верь, хочешь, не верь. Я ведь, сказать по совести, и не думал, что ты придешь ко мне.

— А почему?

— Почему? — Гурт замялся, ища подходящее слово. Не нашел. — Ну, в общем, не спрашивай, Байрам. Не надеялся я, что придешь.

— А я, кажется, понял.

— Нет, Байрам, не говори так. Что ты мог понять?

Они остановились у полевого стана. По полю взад-вперед сновал гусеничный трактор. У самого края пахоты Гурт деревянной саженью ткнул в борозду, покачал головой.

— Опять чуть царапает! Ну что за человек!

Трактор, развернувшись на другом конце карты, шел к ним.

— Новым плугом пашем, — сказал Гурт, глядя на приближающийся трактор. — Хорошая вещь: кроме главного, еще маленький плужок подвешен. Вот подойдет, взгляни. Видишь сорняк? — Гурт пригнул к земле жесткий стебель чаира. — Маленький плужок выворачивает его прямо с корнем, в борозду складывает, а большой-снизу чистую землю забирает и накрывает сорняк, ни за что не прорастет! Шапку снять перед тем, кто такую штуку придумал. Жаль только, мало их пока.

Шагах в десяти от Гурта трактор остановился. Из кабины выпрыгнул Баллы в тяжелых сапогах, в пропитанном мазутом ватнике.

— Не ругайся, Гурт-ага, — сразу начал он, виновато глядя на бригадира. — Я еще на том конце понял, чего ты остановился. Думаешь небось, лень мне. Не тянет он! А поднажмешь чуток, сцепления летят. — Тракторист улыбнулся, протянул руку Байраму. — С нашим бригадиром столковаться непросто. Ей-богу, Гурт-ага, зря сердишься, и так на семь сантиметров глубже нормы.

— При чем тут норма? Ты паши, как я тебе говорю. Пожаловался, тяжело идет, один плуг сняли. Теперь чего тебе надо?

— Нельзя сорок два сантиметра. Клянусь, Гурт-ага! — для большей убедительности Баллы стукнул себя кулаком в грудь. — Трактор прямо воет, бедняга. Даже задом вскидывает.

— Ничего. Лишь бы ты не вскидывал.

— Ладно, Гурт-ага, я буду пахать, я человек подневольный. А полетит сцепление, запчасти просить не пойду. Машина только из ремонта, с какими глазами я на склад явлюсь? И для "Алтая" все равно ни одной запчасти нет. В районе тоже не добьешься. Может, у них и лежит где, не дают. Всем в ручку совать надо…

— Ладно, об этом давай пока не будем. Работай, а поломается — моя забота, из своего кармана дам. Ясно? — Гурт укоризненно посмотрел на Баллы. — Вот ты толкуешь: части, сцепление… А знаешь, сколько муки будет с этим чаиром, если он опять приживется? Сколько пота, сколько расходов!.. Так что давай паши, как сказано, и поменьше разговаривай.

Баллы ничего не ответил. Гурт положил на плечо сажень. И вдруг спросил:

— А ребятишки чего тут? Чьи это?

Высунув из кабины головенки, на них во все глаза глядели два мальчугана.

— Мои, — Баллы виновато опустил голову. — Юсуп и Ахмед.

— Ох, Баллы, и упрям же ты! Сколько раз тебе повторять?..

— Клянусь, Гурт-ага, ничего поделать не могу. Не отстают, и все! Прибить страшно, все-таки мужская рука… Дома оставить, матери голову отъедят. Ей ведь крепко достается, недавно двенадцатый народился. Ахмед! Не крутись, вывалишься!

Мальчишки захихикали.

— В детсад почему не водишь? — строго спросил Гурт.

— Э-э!.. Не получается… Отвела она один раз. Удрали.

— Ладно! Снимай-ка их оттуда. На стан доставлю твоих молодцов. А в обед чтоб отдал матери. Дети все-таки, не приведи бог, под гусеницы свалятся…

Сначала Гурт держал ребятишек за руки, старался шагать помельче. Но идти по глубокой пахоте было нелегко, и он взял меньшого на руки. Баллы поглядел им вслед.

— Клянусь святыми, беспокойный человек наш Гурт-ага. До всего ему дело. Замучают его мои мальцы. Да, что там ни говори, а человек он настоящий, хороший старик. — Баллы достал ключ, покрутил какую-то гайку. — Все на свете отдаст, чтоб только земле уход настоящий. Придется послушать его. Может, и выдержит мой верблюд. — Баллы с улыбкой кивнул на трактор. — Садитесь, Байрам-ага, подброшу до края карты.

— Нет, я лучше пройдусь.

Байрам не спеша шагал к селу. Думал. Почему Назар не рассказал ему все это? Не может ведь быть, чтоб не знал. Правда, тогда, после совещания в конторе, вынужденный как-то объяснить происшедшее, Назар признал, что засоленных земель много. Но тотчас же добавил, что везде так, что, мол, не по их вине. И сказал он это не Гурту, не бригадирам, а ему, постороннему, несведущему человеку. В чем дело? Почему Назар все время хочет себя оправдать? Ведь, не случись этого разговора с Гуртом, так бы и угощал его Назар рассказами о своих достижениях.

А может, брат просто таится от него, скрывает трудности, слабые места? Скрывает от брата?! Зачем?!

А что, если ты просто-напросто не знаешь своего брата? Что, если художник точнее уловил его человеческую суть? Может быть, это и есть то самое белое пятно, которое так мешало тебе, когда ты работал над поэмой? И когда потом читал её в театре? Нет, это исключено. Так, как он знает Назара, не знают его ни Гурт, ни ашхабадский художник.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

Дом Аманлы строила колхозная стройконтора. Работали большей частью двое, иногда четверо. Случалось, недели по две вообще никто не являлся. В общем, мурыжили они Аманлы целый год, зато уж дом получился на славу. Пятикомнатный, с огромными окнами, фундамент на метр над землей. Стены из заводского кирпича, веранда вся застекленная, крыша шиферная — игрушка, а не дом. И никто не удивлялся сумме, которую отвалил за него Аманлы, такой дом должен стать в копеечку.

Дом месяцев девять как отстроили, а Гурт только сегодня переступил его порог. На новоселье Аманлы пригласил всех уважаемых людей, все начальство, а Гурта не позвал. Гурт на него не обиделся, чего обижаться, не больно-то приятно непьющему на таком пиршестве. Сидишь как нанятый, ни пошутить, ни повеселиться. Только настроение людям портишь. Да и потом известно ему, не любит его Аманлы, терпеть не может. Взаимная у них нелюбовь, Гурт таких не жалует: стало в колхозе туговато, сразу в город бежать. Он ведь тогда говорил с Аманлы, неразумный, мол, это поступок, мы с тобой крестьяне, наше богатство — земля. Аманлы только ухмыльнулся: "Бери это богатство, уступаю тебе свою долю!"

Ну что ж, в гости к Аманлы он бы не пошел, а