Земля помнит всё - Тиркиш Джумагельдыев

что в этом нет ничего особенного. Она же не понимает, что отцовский дом он не бросит. И как это все раньше не пришло ему в голову. А старик хитер, соображает: и недругу своему насолить, и дочку при себе оставить. А что сын отцу в глаза должен плюнуть, это ему ни к чему, это его не касается…

— Слушай, Ораз. — Гурт поставил пиалу на пол. — Тебе отец не предлагал пойти на место Аманлы?

— Мне? При чем тут я, вам это место предлагали.

— Я-то не пойду.

— Мне никто ничего не говорил.

— Скажут. И первым скажет отец. Он такого случая не упустит.

— Если бы он случай искал, с чего б ему вам предлагать?

— Знал, что откажусь, потому и предложил.

— А председатель? Тоже знал?

— Председатель… Председатель пускай скажет сначала, почему Аманлы отстранили. И не мне одному, всему колхозу пусть объяснит.

Но ведь сказано было — заявление.

— Вранье. Здесь оба они врут: и отец твой, и председатель. Вот помяни мое слово, Аманлы вынудили, заставили его подать заявление.

— И кто ж это его вынудил?

— Твой отец утверждает, жена.

Гурт вопросительно взглянул на Ораза! "Ты ведь этому не веришь?"

Парень молчал, опустив глаза. Сидеть молча было невыносимо, от второго чайника Ораз отказался, попрощался, не поднимая глаз, и ушел.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

В этом доме до матери никому дела нет. Не послушался, по-своему сделал — ладно. Так скажи хоть, с чем вернулся от Гурта, ведь у матери сердце разрывается, на тебя глядя… Пришел, заперся в комнате и ни гу-гу. Да и что он может сказать, и так ясно, что выставили с позором.

А все отец, он всему виной, не хочет с Гуртом родниться, вот и строит козни. Сына родного послать на такое унижение, да что ж, у тебя сердца нет?! Подумал ты, как жена теперь из дому выйдет, когда Гурт и парня ни с чем отправил? Бедный ты мой сынок, что ж ты к матери не придешь поделиться? Нет, видно, отцовское у тебя сердце, каменное. Будь оно помягче, не стал бы ты мать томить, пришел бы, потолковал с ней. И вечером вчера ждала, и утром ждала, и сейчас опять. Поужинали, и каждый в свою нору… Нет им дела до горестей, до слез твоих…

Не выдержала, подошла к мужу.

— Как у Ораза дела, не знаешь?

Машат отложил в сторону газету, повернулся. Диван заскрипел под его тяжелым телом.

— А он тебе ничего не сказал?

— Нет.

— Да… Ну что ж, дело ясное. — Машат с довольным видом взглянул на жену. — Как я и ждал. Теперь он этого губастого заживо сожрать готов. Дела… — Машат снова взял в руки газету, перевернул страницу и вдруг воскликнул: — Нет, ты только глянь, везет же людям! Помнишь, паренек к нам приезжал позапрошлый год, уполномоченный?

— Не помню, — мрачно сказала Кумыш.

— Ну как же, еще у нас обедал. Сама пирог пекла!

— Не помню.

— Ладно. В общем, парнишку этого уже назначили министром. Вот указ. А ведь он чуть постарше Ораза, годочка, может, на три, не больше. Люди дела делают, а наш Ораз, как кобель какой, по всей деревне за девкой гоняет, перед людьми позорится! — Машат поднял взгляд на жену и осекся. — Ладно, не сжигай взором, сейчас зайду к нему.

Машат надел шлепанцы, поднялся с дивана. Ну что ж, пока все идет как по маслу. Очень правильно, что он не стал отговаривать парня. Сходил, теперь, по крайности, все ясно.

Ораз сидел за письменным столом и щелкал на счетах, перед ним лежала пухлая стопа табелей. Отец присел рядом.

— Бог в помощь!

— Спасибо.

— Не своим делом занимаешься, сынок. Табельщик есть на это. Самому все делать, никогда не управишься… Как с пахотой?

— Завтра кончаем.

— Это хорошо, молодец. Я к вам утром бульдозер, направил, пришел?

— Пришел, но водитель говорит, вроде в третью должен был идти…

— Ничего, и для третьей найдется…

Машат окинул взглядом небольшую чистенькую комнату; на диване, покрытом текинским ковром, стоял транзистор.

— Ничего там нет подходящего? Песен каких?..

— Не знаю, не включал.

Ораз понимал, что отец не музыку слушать пришел, и напряженно ждал, с чего он начнет. Хоть бы ты ничего не сказал, отец! Уйди, ну что тебе стоит!..

Но Машат не спешил уходить. Встал, потянулся к транзистору, включил его.

В комнате загрохотал джаз. Машат поспешно выключил приемник.

— Мать переживает очень… Говорит, вроде ты к Гурту ходил?

— Ходил.

— Ну и как?

— Да пока неопределенно…

— Неопределенно? — Машат из-под опущенных век осторожно наблюдал за сыном. Ноздри большого красивого носа трепетали, пальцы нервно перекидывали костяшки счетов. — Ты особо не переживай, Ораз. Это такой человек, собственного счастья не понимает. С председателем как, ты ж собственными ушами слышал. Человек к нему со всем уважением, а Гурт его мордой в грязь! Да еще при старшем брате! А что он насчет Аманлы болтает, нас винит в его уходе, так это он племянницу выгораживает, жена Аманлы — родня ему. Прямо болезнь это у нас — кумовство да родство!..

— Но если Аманлы подал заявление, почему председатель не поставил в известность бригадиров? Почему не обсудили заявление?

— Не придал значения, и все. Подумаешь, событие! Подал и подал. Мир, что ли, без него перевернется? Свято место пусто не бывает. Гурт сглупил, другой умней будет… Я ведь потому к тебе и пришел. Посоветоваться надо… — Машат сделал многозначительную паузу. Почувствовал, как напрягся Ораз. Обрадовался. Ждет. Машат еще малость помолчал, подчеркивая важность сообщения, и произнес спокойно и просто: — Председатель тебя назвал.

Сказал и впился взглядом в лицо сына. Ораз смотрел встревоженно, огорченно, умоляюще, совсем не так, как надо бы ему сейчас смотреть.

— Председатель сам сказал или ты идею подал?

— Конечно, сам. Если отцу не веришь, у Байрама спроси, он был там при разговоре. Когда дело касается меня или моего сына, Назару напоминать не надо. Он знает, на кого можно положиться. Да и должник он мой, Назар мне многим обязан. Сколько я из города людей вернул в тот год, как он на должность заступил! Ты не знаешь, в то время на учебе был. Я это дело мигом тогда провернул, потому что людей знаю, знаю, у кого какая жилка. А с чабанами как было? Увидели они Назара и все, как один, уходить! С этим, говорят, в шляпе, толку не будет, с голоду передохнем! Кто их удержал? Машат. Назар — мужик башковитый, он такое забыть не может. И опять