Запретная зона - Олег Приходько

усмехнулся он, вспомнив услышанное где-то четверостишие. Может, бросить все? Изгорского и без него закопают, никто этим взрывом всерьез заниматься не будет; его знакомую (или кто она там ему) отпоют в другом городе — этим двоим уже все до лампады. Никаких концов нет и не предвидится…

Женька купил в газетном киоске «Криминальную хронику», сунул в карман.

…а если они и есть, то пусть их отыскивает милиция, ей за это деньги платят. Он же деньги Изгорского вернет кому-нибудь из родных, хотя можно и не возвращать — оплачены расходы и моральные издержки всего-навсего!..

Размышляя так, Женька дошел до Мартеновской, 14а, остановился и посмотрел на дом. Во дворе играли в прятки дети. Женщина развешивала на веревке выстиранное белье. Из дома 16 доносилась музыка. Ничто, кроме зияющих проемов, забранных мощными решетками, не несло в себе отголосков трагедии.

— Здравствуйте, — подошел он к женщине. — Вы в этом доме живете?

— Ну, в этом, — она встряхнула мокрую простыню перед тем, как повесить на веревку. Брызги попали Женьке в лицо.

— Тут у вас сосед жил по фамилии Изгорский…

— А-а, псих-то? Чтоб ему перевернуться на том свете!.. Ну, жил. А что?.. Вона, вишь, его окошки? Поди, сходи.

— Что вы злая-то такая? — удивился Женька. — Я его родственников ищу.

— Злая… Злили, вот и злая. Когда у тебя из-за какого-то психа в комнате стена упадет да полбуфета с посудой гавкнется, будешь злой, — она подхватила опустевший эмалированный таз и зашагала к дому.

— Я, конечно, понимаю, что для вас это большая трагедия, чем смерть человека, — бросил ей Женька в спину.

Женщина остановилась.

— Чего ты привязался-то? А?! Чего привязался?..

— Я его родственников ищу, — с выразительным спокойствием сказал Женька. — И заметьте — вам не хамлю, разговариваю на «вы»…

— Да на кой ляд мне его родственники сдались, жидяры паршивого?! — не унималась та.

Женька подошел к ней вплотную и заговорил сквозь зубы, тихо, чтобы слышать могла только она:

— А ну, заткнись!.. Цыц, я сказал! — сунул под нос удостоверение «Стрельца». — Ты как это со мной разговариваешь, а?.. Значит, вот что. Сейчас я тебе выпишу повестку, явишься ко мне в кабинет, и там мы обо всем потолкуем. Ясно?.. Там ты мне вежливо ответишь…

— Да не знаю я ничего!

— …и за оскорбление памяти погибшего, и за унижение его национального достоинства, — Женька шарил по карманам «в поисках бланка повестки».

— Ну, извините, — переменилась в лице женщина, — ну, ей-богу, не хотела я, гражданин следователь!.. Не повторится больше, ей-богу!..

— Бога поминаете? — сурово посмотрел на нее Женька.

— А как же?.. Православные мы, христиане! Сейчас, кажись, не возбраняется — в бога-то…

— Как же, как же… «Чтоб ему перевернуться на том свете», «жидяра паршивый» — это, что, по-православному? По-христиански?

— Ну, извините, ей-богу… То есть…

— Так были родственники у Изгорского?

— Не знаю я. Мы тут мало кого знаем, без году неделю живем. А тот жи… жилец, он и не здоровался ни с кем, ходил как отмороженный, на ощупь будто.

— Чей это дом?

— Фонда… этого, запамятовала. В общем, тут живут, у кого дома на капремонт поставили, беженцы… С миру по нитке, подолгу не задерживаются.

— Жэк-то у вас есть?

— Есть, есть, а как же? Во-он там, — показала женщина рукой на тяжелый желтый дом послевоенной постройки. — Мы к нему приписанные.

Женька решил доиграть роль следователя:

— В какой квартире проживаете? Фамилия?

— Никоновы, Из пятой… Извините, не надо в милицию, — глаза ее покраснели. — Скоро холода, а стена завалилась, окно разбитое… Да и посуду жалко… Ну, пожалуйста…

— Идите. — Женька проводил ее до подъезда отрешенным взглядом, сел на скрипучие качели и закурил.

«Живут рядом, друг друга не знают и не интересуются. Зачем им карабахи, молдовы, чернобыли, армении, прибалтики?.. Кричали, что они за Советскую власть всей душой, теперь все стали православными христианами… Возрождение веры? Или вырождение?.. Ей посуда разбитая куда важнее мертвого соседа, да кого в этом винить? Кто-то здорово греет руки на разделении людей. Кто-то разделяет народы, страны, семьи, разделяет и властвует. И вот он-то, этот мифический и самый реальный «некто» ответствен за Изгорского, и за Шейкину, и за эту вот хамку, под личиной беженки ли, выселенки ли, воспользовавшуюся государственной путаницей и приехавшую в первопрестольную, а потом убедившуюся, что здесь нет ни кисельных берегов, ни молочных рек, и потому обозлившуюся на весь белый свет…»

И еще думал Женька о Мишке — не обернется ли его предстоящее крещение получением такого вот эфемерного статуса «православного христианина», ложно понятого как способ защиты в жизни, какими становились партбилет или воинская присяга, инвалидность или многодетность для миллионов, превративших страну в подобие огромной пивной. Племянник еще мал и достаточно искренен, но сколько их, поначалу таких искренних превращалось впоследствии в больших лжецов!

Он выбросил окурок в лужу, побрел в подъезд и, поднявшись на второй этаж, остановился напротив двери Изгорского. Воняло какой-то химией вперемешку с древесным углем. Дверь извне не обгорела, только была повреждена со стороны замков ломом или кирками, да между скважинами зияла дыра — верно, в нее при взломе просовывали трос спецдомкрата или пожарный рукав. Белели две наклеенные на косяк бумажные полоски с чуть заметными пятнами печатей. Женька нащупал в кармане ключи, хотя теперь они едва ли могли понадобиться, прислушался и, уцепившись за ручку, с силой согнул гвоздь, скреплявший дверь с косяком… К и без того тошнотворным запахам прибавился запах горелого мяса и метана. Женька секунду постоял в нерешительности, быстро оглянулся. Перешагнув порог, запер за собой тяжелую дверь…

Выгорело все, целыми остались лишь унитаз да ванна. Ос-колки закопченного зеркала усыпали пол. Разломы гипсовых перегородок позволяли беспрепятственно проходить из санузла на кухню, оттуда — в комнату и прихожую. Развороченные взрывом газовая плита и подоконник, обугленный остов кровати, неузнаваемые, почерневшие предметы на полу, битая посуда в сгоревшей «стенке»… На удивление, не полностью истлели книги. Настольная лампа висела на голом, в капельках расплавившегося хлорвинила, проводе; почерневший разбитый телефон валялся под стулом, загнанный туда, возможно, брандспойтной струей… Женька достал телефон, взял трубку. Крышка микрофона оказалась треснувшей и отвалилась, обнажив салатовую пластмассовую поверхность гнезда. Он отбросил телефон, поднял с пола книгу, которая тут же рассыпалась в его пальцах.

Сквозило. Ледяной холод пронизывал до костей, но было в нем свое преимущество: он сдерживал запахи. «А почему в трубке нет микрофона?» — пронзила Женьку внезапная мысль. Он снова присел у сгоревшего стула, двумя пальцами поднял трубку, осторожно осмотрел куски крышки. После пожара никто, кроме него, к трубке не прикасался: ровный слой сажи покрывал некогда полированный предмет. А раньше не было микрофона?.. Был! — Женька проверил телефон во время разговора с Изгорским. Тогда чего же, старик вывинтил его сам? Но зачем?! Не хотел, чтобы звонили? Глупо, можно было просто отключить телефон. Значит, кто-то побывал здесь между его, Столетника, уходом и взрывом?.. Он что, забрал устройство подслушивания, установленное в трубке? Никакой другой причины объяснить исчезновение микрофона просто невозможно.

Дверь приоткрылась. Женька почувствовал это по изменившемуся направлению ветра. Он направился было в прихожую, но вдруг услышал, как под чьей-то ногой хрустнул осколок, и бесшумно отпрянул за остов перегородки, нависавшей над ванной. Вошедший ступал тихо и осторожно, отсутствие перегородок позволяло Женьке маневрировать по квартире, прячась за уцелевшие предметы. Главное, ни на что не наступить, чтобы не обнаружить своего присутствия. На человеке были плащ и шляпа. Держа руки в карманах, он дошел до середины комнаты и остановился. Теперь Женька оказался за его спиной. Воцарилась гробовая тишина, даже машины на улице не нарушали ее.

«Одиннадцать часов ровно», — громко и четко брякнула китаянка в часах.

Человек в шляпе резко обернулся…

20

— Что это за документы? — спросил Петр, перекладывая ксерокопии восстановленных листов.

— Это мне, Петр Иванович, неизвестно, — пожал Симонов плечами. — Боюсь ошибиться, но думаю, вам без экспертов Академии наук не обойтись.

— А именно?

— Научные тексты, комментарии, схемы, формулы, чертежи, описания приборов и экспериментов. Словом, физики, биологи… Речь о техсредствах контроля над людьми, насколько я понял.

В наступившей тишине было слышно, как Швец проглотил «дирол».