Тайна Мэри - Грейс Ливингстон Хилл

По-своему они были добры, эти приятели. Они остались с ней, сделали все, что положено, вырыли могилу и в некоем подобии печального ритуала обошли кругом гроба, заглядывая в лицо почившего, но когда она попыталась прочесть молитву, которую прочла бы мать, то не смогла выдавить ни звука, язык словно присох к небу. Она убежала в свою каморку и оставалась там, пока лихие приятели выносили неподвижное тело того, кто был последним членом ее семьи.

Процессия проделала путь к тому месту, где были похоронены остальные. Они уважили ее бесслезное горе, эти обычно шумные, бесшабашные парни. Они приберегли для себя грубые шуточки, которые обычно помогали им в требовавшие почтения моменты, шли медленно, молча, время от времени восхищенно оглядываясь на тоненькую фигурку, которая шла за ними словно сомнамбула – с каменным лицом, с сухими немигающими глазами. Они чувствовали, что надо что-то предпринять, но что именно, никто не знал, и потому молчали.

И только один, самый смелый и решительный, явный лидер их компании, приотстал и спросил, могут ли они что-то еще для нее сделать – все что угодно, но она оборвала его холодным и резким «Нет!». Вот ведь, а он-то правильно поступил, хорошо, он-то с ней по-доброму! И он резко отвернулся со злобным огоньком в глазах, но она этого не видела.

Когда это подобие похоронной церемонии было завершено, последний ком земли упал на невысокий холмик, непременное «прах к праху» произнесено самым из них решительным, они все повернулись к девушке, которая все это время стояла возле свежего холмика и молча смотрела на них, словно статуя Скорби, молчаливо взирающая на мир. Они никак не могли ее разгадать, эту молчащую, будто высеченную из мрамора девушку. Они думали, что уж теперь она как-то изменится. Все ведь позади! Сами они чувствовали облегчение оттого, что их развеселый дружок уже не лежит перед ними холодный и бессловесный. Ну все с ним, все! Последний долг они отдали, пора забыть. Теперь ему самому платить по небесным счетам, а у них и своих забот хватает.

И вдруг по лицу девушки пробежал огонек жизни, сделавший это лицо на мгновение прекрасным, и она медленно, почти неохотно поклонилась им – наклонила голову и простерла руки словно пытаясь благословить их, но не осмеливаясь, и четко произнесла: «Спасибо вам… всем». Она как бы слегка дрогнула перед «всем», при этом с сомнением и неприязнью глядя на вожака, но все же произнесла это слово, поступив как до́лжно, и, повернувшись, быстрым шагом направилась обратно к дому.

Их, этих мужчин, не боявшихся ничего и никого на Диком Западе, захватили врасплох. Затем послышались слова, не все из которых ласкали слух: если б девушка услыхала хоть что-то, она бы еще больше ускорила шаг, а щеки ее раскраснелись бы еще сильнее.

Но один из них, самый смелый, вожак, промолчал. Он нахмурился, в глазах его вспыхнул злобный зеленый огонь. Он отделился от остальных и сначала спокойно, затем все быстрее направился к месту, где они оставили лошадей. Вскочил на свою и тронулся в сторону домика с таким видом, что остальные не посмели за ним последовать. Их голоса затихли вдали, а в его глазах по мере приближения к цели уже загоралось коварство.

Девушка действовала быстро. Один за другим она вышвырнула из дома ящики, на которых стоял грубо сколоченный гроб брата. С силой растолкала по привычным местам сдвинутую мебель – как будто старалась уничтожить, стереть из памяти то, что здесь недавно происходило. Взяла висевшее на крючке братнино пальто, его лежавшую на каминной полке трубку и спрятала в своей комнате. Затем огляделась: все ли сделано или еще что-то осталось?

В залитом солнцем дверном проеме возникла тень. Она повернулась – это был тот, кого она считала убийцей брата.

– Я вернулся, Бесс, посмотреть, чем могу быть тебе полезен.

Говорил он по-доброму, но у девушки перехватило дыхание, и она непроизвольно прижала руку к горлу. Как бы ей хотелось высказать все, что думает, но она не посмела. Не позволила даже мысли об этом отразиться в ее глазах. Она снова напустила на себя тот непроницаемый вид, с которым стояла возле могилы. Он решил, что она окаменела от горя.

– Я же уже сказала, что помощь не нужна, – проговорила она, стараясь, чтобы голос ее звучал так же безжизненно-ровно, как и когда она благодарила друзей брата.

– Я понял, но ты осталась совсем одна, – произнес он вкрадчиво, и ей стало страшно от этих слов. – Мне просто жалко тебя.

Он подошел ближе – лицо ее сохраняло холодное спокойствие. Она инстинктивно глянула на дверь кладовки, где лежал ремень брата с двумя пистолетами в кобуре.

– Вы очень добры, – сказала она, сделав над собой усилие, – но сейчас мне лучше побыть одной.

Как же трудно было ей говорить вот так ровно и отстраненно – больше всего на свете ей хотелось наброситься на него с проклятиями, но она просто смотрела в это лицо, лицо зла, и страх куда больший, чем страх смерти, подкрался к ней.

Ее мягкое достоинство только подхлестнуло его. Откуда она набралась этих царственных манер, она, рожденная в горной лачуге, выросшая в глуши? Почему ее произношение так отличалось от говора тех, кто ее окружал? Братец у нее был совсем не такой, мать была женщиной простой и тихой. Отца он не знал, потому что появился здесь недавно – скрывался в этом штате, поскольку был в розыске в другом. Человек с большим опытом, он дивился ее дикой, надменной красоте – и злорадствовал: ему нравилось думать, что она в его воле, что он может воспользоваться ее беззащитностью.

– Ничего хорошего в том, что ты совсем одна, нет, сама знаешь, и я пришел тебе на защиту. Кроме того, тебя нужно подбодрить, малышка. – Он придвинулся ближе. – Ты же знаешь, Бесс, ты мне нравишься, и я намерен позаботиться о тебе. Ты совсем одна, бедняжка!

Он стоял так близко, что она почувствовала на щеке его дыхание. Смертельно побледнев, она прямо смотрела на него. Неужели не найдется ничего на земле и в небесах, чтобы спасти ее? Мать! Отец! Брат! Никого не осталось! Ах! Если б она знала, что ссора, закончившаяся гибелью брата, вспыхнула из-за нее, возможно, гордость за брата умерила бы ее скорбь и отчаяние.

Глядя в зеленый огонь, полыхавший в его адском взоре, она собрала все свои юные силы и заставила себя хранить спокойствие. Она не отпрянула в ужасе