Тайна Мэри - Грейс Ливингстон Хилл

но теперь не желал иметь с ним ничего общего. Позорное клеймо на семейном имени сказалось на дядином здоровье, хотя его самого никто ни в чем не винил. Он выплатил долги Ричарда, однако о том, что он это сделал, знал только банкир, который был дядиным старым другом.

Мы уехали за границу. Где бы мы ни были, дядя всюду нанимал для меня лучших учителей музыки и обеспечивал мне все возможности для изучения языков, литературы и искусства. Три года назад он умер в Карлсбаде. После его смерти я вернулась к музыкальным занятиям, так как он именно этого и хотел, и поселилась в Вене у одной доброй старушки, с которой мы подружились, когда были там в прошлый раз.

Как только весть о смерти дяди дошла до родных краев, Ричард написал мне полное раскаяния письмо, где утверждал, что глубоко сожалеет о случившемся и никогда не простит себе ссору с любимым дядюшкой. Он поведал грустную историю, как его дело провалилось и он погряз в долгах. Будь у него хотя бы несколько сотен долларов, писал он, он бы расплатился с долгами и смог бы жить дальше. Он заявил, что я унаследовала все деньги, которые принадлежали бы ему, если бы он в свое время не оступился, и он, конечно, понимал, что это справедливо, но просил одолжить ему небольшую сумму, пока не встанет на ноги. Он обещал все вернуть.

Я не верила, что он исправился, но чувствовала себя не вправе ему отказать, ведь в моем распоряжении действительно оказались деньги, которые могли бы перейти к нему. Я послала ему все, что в тот момент было у меня на руках. Поскольку я еще не достигла совершеннолетия, то не могла распоряжаться всей собственностью, но мне выдавали приличную сумму на расходы. Ричард продолжал писать мне длинные письма, уверял, что изменился, и наконец попросил моей руки. Я категорически отказалась, но он продолжал клянчить деньги и в конце каждого письма добавлял, что горячо любит меня. Наконец я с отвращением предложила ему определенную сумму ежемесячно, лишь бы он перестал донимать меня письмами, и теперь вместо писем я выписывала ему чеки. Так продолжалось три года, вот только он постоянно просил все больше и больше денег, а случись мне отказать, начинал твердить, как любит меня и как невыносимо ему находиться со мной в разлуке. Я дошла до отчаяния и решила, что, вступив в наследство, поручу адвокатам заключить с ним соглашение, чтобы он больше меня не донимал.

По достижении совершеннолетия я должна была вернуться в Америку, чтобы подписать бумаги и вступить в право собственности. Ричард об этом знал. Он каким-то образом был осведомлен обо всех делах дяди.

Он написал, что подруга его матери вскоре окажется в Вене; сказал, что волей случая та потеряла место компаньонки и дуэньи молодой девушки, с которой путешествовала. Ему пришло в голову, что нам обеим было бы спокойнее путешествовать вместе, и предложил, чтобы она меня сопровождала. Он знал, что я не захочу плыть одна, так что прислал мне ее адрес и рекомендации, а заодно записку от матери, в которой та сообщала, что с этой леди я могу чувствовать себя в безопасности.

Мне на самом деле нужна была спутница, поскольку я не смогла уговорить свою дорогую хозяйку отправиться со мной. Потому я решила, что ничего не случится, если я доверюсь этой женщине. Я увиделась с ней; она показалась мне очень красивой, печальной и хрупкой. Она принялась умолять меня взять ее с собой, и, хотя не могу сказать, что она мне очень понравилась, я решила, что в качестве компаньонки она сгодится.

В плавании она мне не докучала, но кокетничала напропалую и пользовалась большой популярностью у джентльменов на борту, особенно у одного высокого неприятного мужчины с жестоким лицом и маленькими глазками, который производил впечатление человека, который с радостью мучает слабых, находящихся в его власти. Я выяснила, что он врач, специалист по психическим расстройствам; миссис Шамбре прожужжала мне все уши, восхваляя его опыт и знания этих болезней.

В Нью-Йорке Ричард нас встретил и буквально прибрал к рукам. Оказалось, врач с корабля тоже поедет с нами, хотя я об этом не догадывалась. Я обнаружила это лишь в поезде, который, как мне казалось, направляется в Буффало, где я раньше жила. Я давно не бывала в Нью-Йорке и, естественно, плохо ориентировалась и не понимала, куда мы на самом деле ехали. Кузен сказал, что все устроил и спланировал. Миссис Шамбре вдруг начала говорить со мной как с маленьким ребенком и твердила: «Мы хорошо о тебе позаботимся, милая; ни о чем не беспокойся».

Я села в отдельное купе, сославшись на головную боль, но на самом деле просто хотела остаться одна. Мне не нравилась подчеркнутая забота моего кузена. Внимание неприятного врача, который не спускал с меня глаз, тоже стало раздражать.

Близился вечер; мы сидели в открытом вагоне, и я сказала, что хочу прилечь. Мужчины встали и ушли в курительную комнату. Несмотря на мои возражения, миссис Шамбре вызвалась меня сопровождать: мол, хотела проследить, что я удобно устроюсь. Она суетилась, накрывала меня одеялом, предлагала нюхательные соли и одеколон от головной боли. Я не стала ей сопротивляться, думая, что так скорее от нее отвяжусь. Я закрыла глаза, а она сказала, что вернется в открытый вагон. Некоторое время я лежала неподвижно и думала, как же мне хочется от нее избавиться. Она вела себя так, будто планировала и дальше быть моей компаньонкой, и внезапно я поняла, что должна немедленно поговорить с ней и сообщить, что больше не нуждаюсь в ее услугах, так как наше путешествие подошло к концу. Я решила, что лучше сказать ей об этом немедленно, и момент казался вполне подходящим, так как она ушла в открытый вагон и, скорее всего, была там одна. Я встала и переоделась, близилось время ужина. В открытом вагоне миссис Шамбре не оказалось. Там вообще не было ни души. Я выбрала стул у перил подальше от двери в вагон, села и стала ждать, надеясь, что она скоро придет.

Поезд мчался по живописной местности. Сгущались сумерки, я расслабилась, откинулась на спинку стула и закрыла глаза. Вскоре к стуку колес присоединились голоса, и, заглянув в щелочку в двери, я заметила в соседнем вагоне миссис Шамбре, Ричарда и врача. Я притихла и ждала, когда они зайдут в мой вагон, но они не зашли. Они устроились за дверью,