Будни Севастопольского подполья - Борис Азбукин

С Володей Мариченко он познакомился в первые месяцы оккупации на Корабельной стороне в доме его дальней родственницы. Ему понравился этот высокий, статный, красивый парень. Его открытое мужественное лицо, ясный, твердый взгляд внушали доверие. До войны он слесарил в порту, после оккупации города долго уклонялся от учета на бирже труда. Он выполнял разные поручения Ревякина: добывал одежду, когда готовился побег пленных из лагеря, подыскивал им квартиры, охотно брал и давал читать своим друзьям листовки. Осенью, когда на улицах города все чаще и чаще стала появляться газета «За Родину», когда жандармы начали охоту на партизан и всех, кто не работал, забирали как саботажников в концлагерь, Мариченко попросил знакомого рыбака дядю Паву перевезти его через бухту на Северную сторону. Здесь с ним и повстречался Ревякин, который дважды в неделю приезжал туда на занятия в школу.

— Уж и не знаю, Саша, что делать. Говорят, и тут того и жди будет облава. Куда податься? И жрать нечего. Все уже загнал, остались вот штаны да рубаха.

— А ты на работу поступай. Вон туда, — Александр указал на гору, где за разбитой снарядами церковью виднелся большой белый дом.

— В полицию? Да ты что?.. Я ж комсомолец!

— Вот и отлично. Нам как раз нужны там свои люди.

— Меня ж сразу арестуют и по этапу в рейх.

— Не бойся! Иди прямо к начальнику полиции Пьеро. Он поможет. И не теряй связи со мной…

Поведение начальника полиции давно уже привлекало внимание Ревякина. Переезжая на лодке или на катере через Северный рейд, Александр всегда прислушивался к разговорам женщин. Рыбачки обычно последними словами честили коменданта, который не давал им пропусков в город, чтобы отнести передачи мужьям и братьям, заключенным в концлагеря. Получалось, всякий раз их выручал Пьеро, который всегда давал пропуска.

— Он немец? — поинтересовался однажды Ревякин.

— Да нет! Тутошний он. Из рыбацкой семьи, — отозвалась пожилая женщина. — Кабы не Володя Пьеро, наши мужья померли бы с голоду за колючей проволокой.

— А почему у него такая фамилия?

— Говорят, у него в роду были греки.

Поведение Пьеро казалось загадочным. Быть может, он, предвидя крах оккупантов, хочет заручиться расположением населения?

Ревякин прислушивался к разговорам, осторожно расспрашивал жителей, школьников и узнал еще кое-что. Пьеро выручил из беды несколько парней, которым угрожал арест за саботаж: дал им биржевые карточки, необходимые справки и устроил на работу в пожарную охрану, где работал Фетисов. А потом Ваня Пиванов рассказал Ревякину, что трое пленных через родственников получили от Пьеро паспорта и бежали из лагеря. Посылая Мариченко в полицию, Александр стремился не только к тому, чтобы иметь там своего человека, ему представлялся удобный случай еще раз проверить Пьеро.

Пьеро охотно принял добровольца. Узнав, что Володя окончил десятилетку и понимает по-немецки, он направил его в комендатуру, где нужен был переводчик. Володя не только переводил, но и выписывал пропуска, выдавал жителям необходимые справки, периодически дежурил по участку. Словом, Володя стал в курсе всех дел и комендатуры и полиции. Через него Ревякин узнавал о секретных приказах городской комендатуры, обо всем, что творилось на Северной стороне. Как-то он рассказал, что ночью комендантский патруль задержал трех вооруженных партизан. Их привели в участок и начали избивать. Прибежавший из дому Пьеро прекратил расправу и сделал выговор дежурному, что тот не вызвал его немедленно в участок. Задержанные были освобождены. Коменданту Северной стороны Пьеро сказал, что эти люди выполняли его задание.

Чтобы выяснить отношение Пьеро к подполью, Ревякин посоветовал Мариченко дать ему газету «За Родину» и, если тот спросит, откуда она, сказать, что подобрал на улице. Прочитав газету, Пьеро спрятал ее в карман, посмотрел на Володю большими умными глазами и тихо сказал: «Найдешь еще — приноси». Володя Мариченко стал давать Пьеро все свежие номера «За Родину», и тот ни разу даже не спросил, где он их берет. Только стал чаще назначать его в ночное дежурство по участку и доверительней относиться к нему. Между ними словно установился молчаливый контакт.

Вскоре произошел случай, который намертво связал их судьбы.

Как-то в январе Володя задержался в комендатуре дольше обычного. Кроме него и коменданта Швабе, старого служаки из резервистов, никого не было. В это время в помещение вошел рябой мужчина, назвался Барюковым и спросил коменданта. Переводчица уже несколько дней болела, и Володе пришлось быть посредником в разговоре. Швабе, хоть и понимал по-русски, но говорить не умел. Барюков заявил, что в пустующей крайней хате на слободке — два партизанских разведчика. Они зашли, когда темнело, и, наверно, остались ночевать.

Швабе тут же позвонил в городскую комендатуру и в СД Майеру, затем вызвал наряд жандармов и карателей и приказал немедленно арестовать партизан.

Через час арестованные были доставлены в комендатуру, где их уже поджидал офицер-эсэсовец, прибывший из города на катере. Когда партизан под конвоем увезли в город, Володя поспешил рассказать обо всем Пьеро. Тот уже спал и вышел на стук в исподнем белье и накинутой на плечи шинели. Чтобы не разбудить детей и жену, они прошли на кухню. Перечисляя приметы партизан, Володя увидел, как Пьеро побледнел.

— Это же… ко мне шли, — прошептал тот. — Ах, рябая змея! Прикидывался своим… Он и других выдаст. Должны еще прийти.

— Заткни ему глотку, — предложил Володя.

— Его увезли в город?

— Нет, он остался.

— Значит, дома, — густые черные брови Пьеро сошлись на переносице, а глаза недобро сверкнули. — Вот мы и возьмем его будто на допрос в СД, к Майеру. Подожди тут…

Через несколько минут он вернулся уже одетый по форме и спросил:

— Ты знаешь, где стоит мой ялик?

— Знаю.

— Вот туда его и отведем. Будет гадюка собой рыбу кормить.

Перед уходом Пьеро взял с кухонной полки гирю и положил в карман.

Когда на следующий день агенты службы безопасности появились на Северной, то Барюкова в хате, где он жил один, не оказалось. По слободке поползли слухи. Одни говорили, что он сбежал, другие — что за предательство убит партизанами, третьи уверяли, что утонул.

Об участи, постигшей предателя, узнал Ревякин, которому Володя все рассказал.

— Сейчас идет следствие. Боюсь, как бы меня и Пьеро не зацапали.

— Вот что, Володя, — лицо Александра вдруг оживилось, — ты от Фетисова знаешь: нам позарез нужны оружие, топографическая карта Крыма и полицейское обмундирование. Добудешь?

— Добуду, — подумав, сказал Володя. — Можно взять у нас на участке.

— Тогда бери и сматывайся из полиции. А через несколько дней мы тебя с Фетисовым отправим в лес. Обмозгуй, как все провернуть, чтобы не зацепило Пьеро.

— Если смотаюсь, подозрения по делу Барюкова целиком падут на меня. Но за пропажу оружия Пьеро, пожалуй, несдобровать.

Расставаясь, Ревякин и Володя условились, как и прежде, держать связь через Фетисова и раз в неделю встречаться у Володиной родственницы на Корабельной.

Прошло несколько дней, а от Мариченко вестей не поступало. С беспокойством ехал Александр в школу на Северную сторону. Однако из разговора с уборщицей школы он понял, что никаких происшествий за эти дни на слободке не случилось, и это его немного успокоило.

У Гузова в тот день уроков черчения в школе не было, и Александр после занятий возвращался на пристань один. День выдался теплый и ясный. Изредка повеет в лицо ветерок, дохнет извечными запахами рыбацкого поселка — рыбы, просмоленных канатов, водорослей, пригретой солнцем земли — и снова затихнет.

Катер недавно отошел, и пристань пустовала. Только у кнехта причала стоял полицай в ладно пригнанной по фигуре серо-зеленой шинели. Это был Мариченко.

«Меня ждет», — подумал Александр и решил поговорить с ним. Хотя на причале никого не было, приходилось соблюдать осторожность: из любой хаты на горе пристань как на ладони. Пройдя по мосткам, Ревякин сел на другой кнехт лицом к берегу, спиной к Володе и, не оборачиваясь, тихо спросил:

— Ну как с тем делом?

— Все выполню, — так же тихо ответил Володя. — Через три дня, в ночное дежурство…

— Что слышно из лесу?

— Прочес идет у сел Гавры и Кучук-Узенбаш. Туда со всего Бахчисарайского района стягивают карателей…

— Все. Кончаем, — оборвал разговор Александр.

К пристани подходила группа женщин, а справа, из глинобитной хибарки, что стояла над обрывом у самого берега, вышел пожилой рыбак в брезентовой робе с веслами на плече и стал по тропке спускаться к ялику, привязанному у деревянных мостков. Лицо рыбака, прокаленное ветрами, солью, зноем, было темным, только правую щеку, как след от удара хлыста, пересекал желто-белый рубец.