Астрея. Имперский символизм в XVI веке - Фрэнсис Амелия Йейтс

смерть стихотворениях это событие становится чем-то вроде Успения Богородицы, за которым следует Коронование Пречистой Девы на небе[276]. Королева-дева и богиня на земле, она наделялась славой Царицы Небесной:

Quae fuit in terris Dea, Virgo, Regia virgo

Nunc est in coelis Regia, Virgo, Dea[277].

(Та, кто богиней, кто царственной девой была на Земле,

Царица и дева, богиня теперь, но на небе).

Нарочитое почитание имперской девы, «божественной Елизаветы» (diva Elizabetta) как Царицы Небесной, процессии, несущие её в роскошных нарядах по городам и весям (Илл. 11b), чтобы она могла явить народу своё божественное правосудие и милосердие, были для девы имперской реформы способом перенести на себя древний культ. Усыпанные драгоценностями, расписные образы Девы Марии были убраны из церквей и монастырей, но другой расписной и украшенный образ появился при дворе и стал распространяться для поклонения по стране. Культ Богородицы считался одним из главных прегрешений нереформированной церкви[278] и, возможно, будет слишком экстравагантным предположить, что в христианской стране он сознательно замещался поклонением государственной деве.

Возможно, для лучшего понимания этих странных тонов и оттенков елизаветинского символизма необходимо снова обратиться к Деве-Астрее. Эта многосторонняя фигура также имела сходство с лунными культами – Астартой или Исидой; не будучи Девой Марией, она определённо была её эхом[279]. Королева Елизавета как символ опирается на мистическую традицию.

Двусмысленная Дева

Как и само елизаветинское религиозное урегулирование (Elizabethan settlement), дева имперской реформы была очень неоднозначным и по-разному трактуемым символом. Между двумя полюсами крайнего протестантского взгляда, считавшего её чистым оппонентом Антихриста в лице папы, и прямо противоположного ему крайнего католического, не желавшего признавать Антихриста протестантизма и богохульных требований незаконной дочери Генриха VIII, был и средний путь, путь тех, кто выжидал и надеялся на некие неясные изменения, возможно, на выход Елизаветы замуж за какого-нибудь католического принца и общее возвращение Англии в лоно церкви или даже на объединение всего христианского мира. Эти разные типы подходов можно вкратце обрисовать на примерах взаимоотношений Англии с другими державами.

11a. Королева Елизавета и папа в роли Дианы и Каллисто. Гравюра Питера ван дер Хейдена

11b. Процессия королевы Елизаветы I. Из коллекции С. Уингфилда Дигби, Шерборн

Голландские протестанты, искавшие поддержки Елизаветы в конфликте с королём Испании Филиппом, видели в ней то же, что Фокс и Джувел, а именно королевскую деву, торжествующую над папой. Известная голландская гравюра (Илл. 11а) изображает эту базовую тему в нарочито отталкивающей манере и в мифологической постановке, которая представляет значительный интерес после изучения нами образов, использовавшихся поэтами. Она рассказывает историю Дианы, узнавшей о потере девственности нимфой Каллисто, с Елизаветой в короне в роли Дианы и папой в тиаре в роли Каллисто. Появление вавилонской блудницы в роли распутной нимфы, которая, как выяснилось, успела отложить несколько губительных яиц, таких как инквизиция и прочее, было вполне закономерным. Елизавета здесь не только Диана, она ещё и голая Правда, которую открыло Время[280]. Слева от неё голландские провинции радуются тому, как она нарушила планы папы.

Королева предстаёт в качестве непорочной луны реформированной религиозной правды, и такое смешение политико-богословской сатиры с мифологической образностью, которую мы предполагали найти в поэтах, выглядит довольно шокирующим.

В елизаветинской Англии практически не найти открытого выражения диаметрально противоположной точки зрения, однако, несмотря на опасность, в стране циркулировало множество сочинений против англиканских теологов, написанных английскими католиками в изгнании. Одна из таких книг – это «Твердыня церкви» (The Rocke of the Churche) Николаса Сандерса, опровергающая имперскую теорию прав императоров на соборах и считающая поставление светского государя над законным преемником святого Петра знаком Антихриста, который «ставит мир выше Церкви и земную власть выше небесной»[281]. Католики, безусловно, располагали прекрасным материалом для подобного аргумента, поскольку одна из интерпретаций Зверя Апокалипсиса состоит в том, что он воплощает собой мир или Римскую империю в противопоставлении церкви. Они могли сказать, что воскурение поэтических благовоний в адрес «божественной Елизаветы» является возрождением императорского культа, в борьбе против которого раннехристианские мученики жертвовали своими жизнями. Другим явным указанием на присутствие в Англии Антихриста была для Сандерса волна разрушений, вызванных Реформацией, ибо «мерзость запустения» святых мест является признаком зверя[282]. В правление Эдуарда VI он видел, как снесли статую Христа на кресте с Девой Марией и апостолом Иоанном по бокам, а на её месте воздвигли королевский герб с поддерживающими его борзой и драконом[283]. Так, говорит он, вместо Христа они поставили Льва (намекая на львов и лилии на королевском гербе), вместо Девы – Собаку, а вместо апостола Иоанна – Дракона[284]. Таким образом, звери заняли места священных фигур христианской веры. Сандерс спрашивает саркастически у Джувела, почему, снося образы Христа, следует уважать образы правителей, и призывает его «сломать … если хватит смелости, образы королевы или королевского герба»[285]. Всё это не что иное, как свидетельство особой формы, которую приняла ересь в Англии.

Мир в канун пришествия Антихриста настолько поумнел, что эти люди решили, будто каждый император, король, принц или герцог (имеющий какое-либо собственное владение на земле) даже в церковных вопросах выше, чем законный преемник святого Петра. В этом, говорю я, состоит английское богословие. И этим наша страна превращает себя в особую секту, несогласную даже со своими собственными братьями кальвинистами[286].

Единственное средство против этих богохульств Сандерс видел во вторжении в Англию Филиппа Испанского и восстановлении силой католической правды.

Ситуация, таким образом, разворачивается в прямо противоположную сторону, и чистая имперская дева становится развратной светской властью, civitas diaboli, Антихристом, борющимся с civitas Dei. Осознание того, что где-то скрыто циркулировала обратная сторона видимой нам картины, придаёт елизаветинскому культу новые, необычные грани.

Елизаветинские отношения с Францией были более сложными, чем с двумя чётко противоположными полюсами протестантских Нидерландов и католической Испании.

Французская монархия, в силу своего лидирующего положения в христианском мире и связи с Каролингской империей, сохраняла сравнительно независимую позицию в отношениях с Римом на протяжении всех Средних веков[287]. Средневековые французские короли были более удачливы в этом отношении, чем английские, и средневековые про-имперские авторы отзывались о французской монархии с большим уважением, как о бастионе имперской идеи. В XVI в. эту традицию до определённой степени поддерживал галликанский католицизм.

Попытка проследить