Управление по Макиавелли. Тонкости этики и технологии управления современной компанией - Владимир Константинович Тарасов

имущества. Если ее можно объяснить ошибкой, то возникает естественное требование – вернуть конфискованное или компенсировать деньгами. В этом случае ошибка не воспринимается как обстоятельство, смягчающее гнев потерявшего имущество. Пока имущество не вернули, конфискация ни в какое в прошлое не уходит, а остается в настоящем!

Наглядный пример тому – реституция, когда после развала Советского Союза в Прибалтике стали возвращать конфискованную полвека назад недвижимость действительным или мнимым потомкам бывших владельцев, отнимая ее у ни в чем не повинных собственников, легально приобретших ее за собственные деньги. То есть конфискация, в отличие от смерти, отошла в прошлое лишь после возвращения собственности.

И еще одно различие между потерей отца и потерей имущества.

Обычно отец умирает при жизни сына, а вот имущество, скорее всего, и сына, и внука переживет… Смириться с потерей, которая в любом случае произойдет, проще, чем с той, которая не случилась бы вовсе, если бы не правитель…

Кто-то из читателей может упрекнуть меня за такие рассуждения в цинизме, а то и в аморальности. Я это допускаю, как допускаю и то, что эта книга может случайно попасть в руки читателей, так и не понявших различие между социальной технологией как инструментом, индифферентным к морали, и целью ее использования, которую уместно и нужно оценивать с моральной точки зрения. Такие читатели, попав в судьи, приговорили бы к каторге не только Раскольникова, но и его топор, которым он совершил убийство.

Еще одно предостережение Макиавелли состоит в том, что, начав покушаться на имущество подданных, правителю трудно будет остановиться до тех пор, пока он не столкнется с откровенной ненавистью и бунтом с их стороны.

Характерным примером является судьба двух украинских президентов – Януковича и Порошенко. Первому пришлось спастись бегством из страны к своему зарубежному покровителю, а второй с позорно-разгромным счетом проиграл следующие выборы комедийному актеру. Оба коррупционера, обирая государство и своих подданных, не имели сил вовремя остановиться!

95

Но когда государь ведет многочисленное войско, он тем более должен пренебречь тем, что может прослыть жестоким, ибо, не прослыв жестоким, нельзя поддержать единства и боеспособности войска. Среди удивительных деяний Ганнибала упоминают и следующее: отправившись воевать в чужие земли, он удержал от мятежа и распрей огромное и разноплеменное войско как в дни побед, так и в дни поражений. Что можно объяснить только его нечеловеческой жестокостью, которая вкупе с доблестью и талантами внушала войску благоговение и ужас; не будь в нем жестокости, другие его качества не возымели бы такого действия.

Для поддержания дисциплины, как административной, так и технологической, без жестокости – в случае бизнеса мы, конечно, говорим не о жестокости, а о жесткости – не обойтись. Уровень ее должен обязательно немного превышать порог чувствительности, который в каждой корпоративной культуре разный.

Когда уровень жесткости недостаточен, она не дает того результата, ради которого проявляется. Такая недостаточная жесткость лишь подчеркивает беспомощность. Если затем ее уровень повышается, то хотя она и начинает действовать, однако воспринимается уже как жесткость вынужденная, от слабости, а то и вовсе как акт отчаяния. Это не прибавляет авторитета руководителю.

Жесткость, слишком сильно превышающая порог чувствительности, производит впечатление дурной жестокости. Обычно этим страдают некоторые молодые и решительные руководители, не имеющие достаточного жизненного и управленческого опыта.

А как выбрать нужную меру жесткости? Для этого лучше начинать не с наказания, а с необратимой фиксации первого, пусть небольшого нарушения – например, с просьбы письменного объяснения. Реакция на эту просьбу – согласие, уклонение, отказ, а также содержание объяснения и срок его выполнения – все это поможет руководителю понять, какую меры жесткости следует применить к этому сотруднику.

96

Между тем авторы исторических трудов, с одной стороны, превозносят сам подвиг, с другой – необдуманно порицают главную его причину.

Почему упомянутые авторы, как и очень многие другие, как бы не понимают очевидных связей между причиной и следствием, поскольку им нравится следствие, но не нравится причина? Дело в том, что любой автор, когда пишет что-либо для публики, заботится не только о том, чтобы предложить публике хороший продукт своего труда, но и о том, чтобы хорошо выглядеть в ее глазах. А это два разных критерия, иногда они могут не совпадать, а иногда и прямо исключать друг друга.

Отношение к Макиавелли служит тому замечательным примером. Его с удовольствием и большой пользой для себя читали и читают все более или менее продвинутые правители, однако они же с не меньшим удовольствием порицают его как человека, презревшего этику самым неприличным образом. Но на то они и правители, чтобы, согласно Макиавелли, носить маску людей сердечных и нравственных, а что там под этой маской – совсем другое дело!

97

Насколько верно утверждение, что полководцу мало обладать доблестью и талантом, показывает пример Сципиона – человека необычайного не только среди его современников, но и среди всех людей. Его войска взбунтовались в Испании вследствие того, что по своему чрезмерному мягкосердечию он предоставил солдатам бóльшую свободу, чем это дозволяется воинской дисциплиной. Что и вменил ему в вину Фабий Максим, назвавший его перед Сенатом развратителем римского воинства.

Это хороший пример того, какой результат дает мягкость, то есть жесткость с уровнем много ниже порога чувствительности – она порождает безнаказанность.

Однако не будем забывать, что порог чувствительности в разных социально-демографических группах разный. Тому, кто привык иметь дело с группами подчиненных с низким порогом чувствительности, трудно начать применять более жесткие методы.

Когда мне было девятнадцать лет, мы с другом работали летом в детском лагере. Я – воспитателем в одним из отрядов, а мой друг – инструктором по плаванию. Правила требовали, чтобы дети называли всех воспитателей по имени-отчеству.

У меня в отряде был избалованный парнишка лет двенадцати, который стал называть меня Володей (сейчас слово «избалованный» стало анахронизмом, поскольку теперь неизбалованных детей очень мало). Я несколько раз делал ему замечания, но он их игнорировал, уповая на безнаказанность.

Однажды они с моим другом дурачились – друг держал его на коленях, как бы. связав того его же руками, не давая вырваться. В тот момент, когда я проходил мимо, озорник стал весело меня дразнить: «Володя! Володя! Володя!», очевидно, считая, что, сидя у моего друга на коленях, он находится в полной безопасности. Я молча приблизился, дал ему пощечину и пошел своей дорогой. Больше у меня проблем с ним не было.

Этот случай научил меня понимать