Социализм для джентльменов - Бернард Шоу

ни о чем. Солдат повинуется, если ему приказывают разрушить дом всякого крестьянина, который отказывается вырвать кусок хлеба из рта своего ребенка для того, чтобы помещик сделался еще богаче и мог бы как праздный джентльмен проживать в Лондоне. Но если бы солдату приказали помогать полиции при сборе подоходного налога (только по двадцати шиллингов с фунта) с каждого не зарабатываемого дохода, то он делал бы это с той же добросовестностью и, может быть, даже с известным скрытым удовольствием, которое в первом случае могло отсутствовать. Эти приказания исходят от государства – причем в Англии подразумевается «House of Commons». «House of Gommons», состоящий из 660 человек знати и 10 рабочих, прикажет солдату отобрать у народа деньги для помещиков. Но «House of Gnomons», состоящий из 660 рабочих и 10 человек знати, по всей вероятности, если эти 660 человек не дураки, прикажет солдату отнять у помещиков деньги и выкупить землю для народа. Этим я заканчиваю мою тему в полной уверенности, что классы, несмотря на анархизм, будут продолжать пользоваться государством против народа до тех пор, пока народ с той же ловкостью и с той же решимостью не начнет им пользоваться против классов.

Необходимость внутреннего единства

Теперь, когда русская революция уже совершившийся факт, мы здесь, на Западе, можем быть, наконец, откровенными с нашими русскими друзьями.

Вот что мы носили в своих сердцах: хотя мы и не могли обойтись без военной помощи царя, наш союз с ним считался в свободомыслящих кругах позором и даже наши реакционеры находили такой союз крайне неудобным. Мы все знали, что правительство царя в десять раз хуже правительства кайзера, и когда немцы нас упрекали и высмеивали нас в Америке за то, что мы соединились с самым варварским и узко фантастическим самодержавием Европы для того, чтобы раздавить самую культурную державу в мире, мы ничего не могли ответить, кроме того, что русская армия нам необходима в качестве парового катка. Ваших дипломатов беспокоила деликатность наших отношений со Швецией. Швеция, несмотря на влияние немецких кругов, отнеслась бы дружественно к четверному согласию, если бы не боялась царского режима; у нее был перед глазами опыт соседней Финляндии, как пример того, чего можно было ожидать, если бы она попала в управление царей, которые со времен Петра и Карла XII стремились распространить свою власть по ту сторону Балтийского моря.

Некоторые английские писатели пробовали смягчить то чувство отвращения к русскому правительству, которое сделалось глубоким жизненным инстинктом у всех любящих свободу.

Их усилия оказались бесполезными. Когда Трепов обнаружил, что царь ожидал в качестве вознаграждения за свою помощь отдачу Англией Константинополя под его тираническую власть, в Англии вырастало молчаливое, но твердое решение, что, как бы русский царь ни угнетал собственный народ, ему не позволим мы перечеканить нашу кровь в восточные монеты для собственного кармана.

Один депутат во французской палате чуть не вызвал деморализацию всей французской армии, когда спросил: неужели еще сотни тысяч французов должны умирать для того, чтобы султана заменил царь?

Все это время, помните, мы испытывали постоянный страх, как бы Гогенцоллерны в момент вдохновения не сделали из Польши независимое королевство, и как бы затем не обратились к нам с вызовом перед всем миром, чтобы мы отняли у Польши независимость и вернули ее обратно под власть Романова.

Пока русские этого не поймут, они не могут представить себе огромного чувства облегчения и восторга, с которыми весть о революции была принята в Англии. Люди, которые ненавидели войну и не видели в ее последствиях ничего, кроме скверного, признали, что это – благовест всему миру и что если война ничего не даст, кроме того, что покончит с царизмом и поставит Россию в авангард свободных народов, рядом с Францией и Соединенными Штатами Америки, она в десять раз себя оправдает.

Кровь, которую мы пролили в Галлиполи, теперь не кажется нам пролитой в сомнительном деле, ряде сомнительных целей. В Персии мы уже не разбойники и не соучастники разбойников. Все прекрасное, написанное о том, как Бастилия пала в Париже в 1789 году, цитировалось и декламировалось нашими популярными государственными деятелями, когда они узнали, что, наконец, русские революционеры заняли Петропавловскую крепость.

У нас есть свои реакционеры, как и у вас, в России, но никто из них не посмел обмолвиться ни единым словом в защиту павшей тирании.

Наконец, мы воюем с чистыми руками! Теперь нам уже не приходится извиняться за союз с Россией. Скорее нам надо теперь уверять ее, что в будущем ей не придется стыдиться нас, несмотря на монархические формы нашей конституции. Я должен сказать, что никакая дурная весть даже о самой ужасающей германской победе не может быть так страшна для нас, как весть о том, что Петроград, Москва и русская армия пали, и что вновь появилась опасность восстановления старой власти в России. Камни на улицах наших городов возопияли бы против этого ужаса. Я сомневаюсь, чтобы даже Гогенцоллерны посмели бы перед лицом демократического общественного мнения помочь царю устроить контрреволюцию. Благодаря поступкам и деятельности бывшего царского правительства монархизм навсегда стал зловонным. Только безумцы, только темные невежественные фанатики смеют ввергнуть Россию обратно в ту яму, из которой она только что вылезла на свет Божий. Во всяком случае, нельзя позволить ни безумцам, ни невеждам, ни придворным повернуть часовые стрелки назад.

Если России суждено иметь своих эмигрантов из аристократов, она должна их раздавить одной рукой, а другой она должна освободить Германию, раздавив Гогенцоллернов. Уже германский солдат начинает питать благодарность к русскому солдату, потому что одни отклики трубных звуков русской свободы уже сломили суровую прусскую дисциплину и заставили германских офицеров немного уважать своих подданных. Свергнувшая Романовых Россия впервые завоевала себе право свергнуть Гогенцоллернов без лицемерия.

Неужели же она должна вернуться назад, – если бы Романовы вернулись, – ничему не научившись, ничего не добывши? Если бы это случилось и Романовы вернулись бы, они стали бы так кроваво, так ужасно мстить, что пришлось бы снова сызначала устроить революцию с беспощадностью, о которой не хочется даже мыслить. Революция не должна провалиться ни в тылу, ни на полях битвы.

Германия, еще не устроивши у себя революции, теперь уже неизбежно, благодаря русскому примеру, все еще верит, что она обязана своей славой и военным престижем Гогенцоллернам. Германская армия увидела, что русский народ, пока он был в рабстве у Романовых, принужден был уступить перед их натиском, несмотря на свою беззаветную храбрость. Теперь же германским войскам придется на опыте почувствовать, что может сделать революционная армия свободной России. Теперь в этом отношении для России настал час испытания.