Как потерять друзей & заставить всех тебя ненавидеть - Тоби Янг

Неожиданно он меня заметил, и на его лице промелькнуло выражение легкой досады, мол, он-то что здесь делает? Грейдон остановился прямо передо мной.

— Тоби, ты не можешь сидеть в первом ряду, — сказал он мне шепотом. — Ты все еще в первой комнате.

Я подумал, что он шутит.

— Не беспокойся, — таким же шепотом ответил я ему, — Элизабет приберегла для тебя местечко.

— Мне плевать, — он повысил голос. — Убирайся отсюда к чертовой матери.

Я побагровел. Зачем он это делает? Такого унижения мне не приходилось испытывать. Поднявшись, я медленно направился к своему месту, ощущая на себе пристальные взгляды всего Нью-Йорка. Мои шаркающая походка и опущенная от стыда голова были полной противоположностью недавнего величавого шествия Грейдона. Мне казалось, что к моей заднице приклеили табличку с надписью «Пни меня».

Оглядываясь назад, я понимаю, что самым разумным было не обращать на это внимания. Подобный ритуал унижения является стандартной церемонией инициации в «Конде наст», и реагировать на это следует, схватив себя за лодыжки и сказав: «Пожалуйста, сэр, не могли бы вы повторить еще раз?» Мне только предстояло овладеть искусством «наплюй на свою гордость».[77] А пока я помнил, что совсем недавно сам был капитаном собственного корабля. И поэтому поклялся отомстить.

Такая возможность представилась через пару дней, когда я случайно наткнулся на статью Грейдона, написанную им для «Джи-кью» несколькими годами ранее о своей поездке в Лондон. Он рассказал, как, побывав на ленче, устроенном «Прайвит ай», на следующий день он отправился на ленч, устроенный «Спектейтором», и там — это просто невероятно — встретился с одними и теми же людьми. Затем он побывал на поминальной службе Малкольма Маггериджа,[78] и — вы можете в это поверить? — эти люди оказались и здесь! Поэтому Грейдон пришел к выводу, что по размерам британское светское общество довольно маленькое, из-за чего вы постоянно натыкаетесь на одних и тех же людей, куда бы ни отправились, словно в «Танце под музыку времени».[79]

Отксерив статью, я подсунул ее под дверь его кабинета с приложенной к ней запиской:

Дорогой Грейдон.

Приятно видеть, что ты не ушел дальше первой комнаты в своей поездке в Лондон. Надеюсь, в следующий раз тебе повезет больше.

С наилучшими пожеланиями,

Тоби.

Увидев это, Грейдон немедленно вызвал меня к себе. Судя по пунцовости лица, он был взвинчен до предела.

— Честно говоря, это мало похоже на дружескую шутку. — Грейдон буквально искрился от ярости. — Вы, британцы, приезжаете в Нью-Йорк, берете у нас деньги и смотрите на нас, задрав нос… Но до вас никак не доходит, что мы можем смести вашу страну за 20 минут! И на ее месте ничего не останется! Проклятие, если бы не мы, вы говорили бы сейчас по-немецки!

Минуточку, подумал я. Разве ты не канадец? От меня потребовались титанические усилия, чтобы не сказать ему: «На самом деле, Грейдон, если бы не мы, вы бы сейчас говорили по-французски».

Однако в этот раз мне удалось придушить свою гордость. Любой бы на моем месте понял, что допустил колоссальную ошибку. Я думал лишь слегка поддразнить его, а он в бешенстве набросился на меня с выпученными глазами, рискуя тем самым заработать сердечный приступ. Крис Лоуренс называл сердечный приступ «схваткой» из-за того, что его жертвы зачастую хватаются за сердце. Он часто шутил, что из-за меня у Грейдона будет «схватка», при этом хватался за сердце и издавал хрипящие звуки.

Бог свидетель, в свое время я написал достаточно статей, которых стыжусь до сих пор, но еще никто не боялся попрекнуть меня ими. Конечно, мне это нравилось не больше, чем Грейдону, но я научился принимать подобные выпады как неизбежное зло. Единственное, чего я не учел, — насколько жесткая неофициальная иерархия в «Вэнити фэр». Грейдон мог позволить себе быть грубым в обращении со мной, и никто не видел в этом ничего предосудительного, тогда как мне нельзя было отплатить ему той же монетой. Говоря словами Эйми Белл, я «переступил черту». И мое будущее в журнале стало выглядеть довольно безрадостным.

Я наивно полагал, что раз Грейдон по-свойски ведет себя и постоянно отпускает шуточки в адрес богатых и знаменитых, вряд ли он станет возражать против поддразниваний в свой адрес. Его образ едкого острослова, казалось, для того и создан, чтобы сказать вам, что да, он обитает в мире, о котором «Вэнити фэр» ведет хроники, но не является частью этого окружения. Именно таким был очевидный подтекст всех его советов о том, как добиться успеха в издательском мире Нью-Йорка. «Знаешь, в чем секрет успеха в этом бизнесе? — спросил он меня однажды. — В трех «ф»: факсы, фимиам и фиалки».[80] Под этими крупицами мудрости подразумевалось, что хотя он и является кем-то вроде Мастера Джедай в играх медиаиндустрии, обозревающего игровое поле из нарисованного окна в седьмой комнате, но не воспринимает это всерьез. Может быть, он и Большой Босс, но под этой маской остается самым обычным парнем. Грейдон не производит впечатления, что вам необходимо вооружиться тремя «ф» или каким-нибудь другим трюком с разумом из арсенала Джедаев, чтобы он остался вами доволен.

Однако чем лучше я узнавал босса, тем отчетливее понимал, что с его стороны это было чистой воды риторикой. От подчиненных Грейдон ожидает такого же заискивающего почтения, какое оказывается любому другому заправиле (закулисный руководитель). Неприкрытое преклонение перед властью на Манхэттене — закон, независимо от того, насколько «нормальным» кажется человек с виду. Я помню, как в начале 1996 года мне довелось обедать с Грейдоном в самом знаменитом и влиятельном ресторане Нью-Йорка «Le Cirque» (в 2000 году он перевоплотился в «Le Cirque 2000»). Его владелец, итальянец Сирио Маччиони, приветствовал Грейдона с подобающим подобострастием, поклонившись так низко, что мне показалось, его накладка из искусственных волос вот-вот свалится с головы, затем повернулся к своему персоналу и щелкнул пальцами. Через секунду двое лакеев установили в центре зала новый стол. Только не существующий ранее стол мог стать достойным местом для такого выдающегося человека. Дальше из кухни потянулась вереница официанток с подносами дорогих деликатесов — прерогатива, доступная только величайшим из величайших. «О Боже, — закатывая глаза, вздохнул Грейдон. — Начинается». Ну конечно, подумал я. Подобное подобострастие, может быть, и нелепо, но горе тому ресторатору, который будет относиться к тебе как к обычному клиенту.

В Лондоне с влиятельными особами обращаются иначе. Любого, кто подобно Майклу Уиннеру[81] ожидает, чтобы обычные люди падали перед ним ниц, сочтут неуверенным и жалким. А любое проявление подхалимажа на публике считается дурным тоном. По отношению к тем, кто занимает более высокое положение в обществе, на людях следует себя вести с легким нахальством, тем самым делая им комплимент, что считаете их достаточно уверенными в себе, чтобы справиться с небольшой публичной насмешкой.[82] Хотя в приватной обстановке вам лучше постараться облизать их с ног до головы. Мне не раз приходилось слышать, что разница между Лондоном и Нью-Йорком заключается в том, что в Лондоне люди грубят тебе в лицо, но за спиной проявляют лояльность, тогда как в Нью-Йорке перед тобой они растекаются патокой, а за спиной начинают грубить.

Отношение влиятельных людей Лондона к тем, кто занимает более низкое социальное положение, во многом связано с понятием о хорошем происхождении, которое основано английской классовой системой, и с моей стороны было наивно ожидать, что те же самые правила будут действовать на Манхэттене. Тем не менее Грейдон намеренно делал вид, что разделяет свободные «британские» взгляды в отношении сетей успеха. Я ошибся, приняв все это за чистую монету.

Одна история наглядно иллюстрирует, насколько обидчив Грейдон. К концу моего пребывания в «Вэнити фэр» в соседнем кабинете появился молодой человек по имени Морган Мерфи. Когда мы Крисом услышали его южный акцент и медлительную речь, то сразу окрестили его «Форестом Гампом». Довольно добрый парень, отчаянно желающий снискать расположение любого, кто попадется на его пути. Как и наивный малый, сыгранный Томом Хенксом, он был совершенно бесхитростным. Однажды Морган столкнулся в лифте с Грейдоном и не задумываясь заявил, что давненько его не видел. Грейдон ничего не ответил и лишь бросил на беднягу сердитый взгляд. На следующий день Моргана вызвали в кабинет Эйми Белл, где та устроила ему взбучку. «Маленький совет, — сказала она, напуская на себя снисходительный вид. — В будущем не стоит говорить загруженному работой редактору «Конде наст», что ты редко видишь его в офисе, хорошо?»

Именно по безумной мании величия, одной из парадоксальных черт характера Грейдона, с удовольствием бы прошелся «Спай» в период своего расцвета. Эту особенность Грейдона не раз отмечали друзья, и будь «Спай» до сих пор на плаву, его бы наверняка включили в ежегодный список журнала «100 самых раздражающих, вызывающих опасения и пугающих людей, мест и вещей в Нью-Йорке и стране». Впрочем, каждая газета и журнал Манхэттена время от времени заставляли его принять горькие пилюли в стиле «Спай», предавая гласности всевозможные неблаговидные для него факты.