Февраль 1933. Зима немецкой литературы - Уве Витшток

против процедуры Шиллингса. Он требует, чтобы отдел литературы принял решение об отставке Манна на собственном заседании.

Но Шиллингс, добившийся добровольным уходом того, чего хотел, лишь пожимает плечами: он утверждает, что помог Генриху Манну избежать неловкого допроса перед собранием, к тому же Манн все еще в президентском кабинете и наверняка готов к разговору. В ответ Дёблин требует, чтобы Манна, несмотря на отставку, допросили на пленуме, но собрание отклоняет предложение в резкой форме.

Очевидным образом, большинство не желает продолжать дискуссию, а хочет быстро и тихо забыть об этом деле. Однако в этот момент впервые слово просит не писатель, а архитектор – член совета по городскому планированию Мартин Вагнер. Он заявляет с решимостью, которую еще никто не выразил в зале: с Кете Кольвиц и Генрихом Манном поступают несправедливо. В подписанном ими обращении нет ничего криминального, они всего-навсего воспользовались своим правом на свободу слова. Это право гарантировано им конституцией, на которой присягал министр Руст. Шиллингс не должен был предлагать Русту взять на себя отставку этих двух членов. Максимум, что он мог ответить Русту, – пленум Академии проголосует и примет решение. В заключение Вагнер признается, что до конца заседания решит, хочет ли он и дальше иметь дело с Академией, которая терпит подобные вещи.

Вагнеру еще нет 50, но он уже давно занимает видное положение в городе. Он принадлежит к рядам СДПГ, в свое время работал в профсоюзах, вместе с Бруно Таутом спроектировал знаменитый поселок Хуфайзен[53] в берлинском Бритце, а затем, будучи членом городского строительного совета, работал с такими знаменитыми коллегами, как Мис ван дер Роэ и Вальтер Гропиус. Однако в последние годы Веймарской республики городское планирование, как и почти все сферы жизни, стало крайне политизированным. Проекты Вагнера, особенно крупные жилые комплексы для рабочего класса, обвиняют в модернизме и социализме. Поэтому никого не удивляет, когда после него сразу же берет слово один из его идейных противников – архитектор Альберт Гесснер, который в прошлом году вступил в НСДАП. Гесснер, однако, не затрагивает аргументы Вагнера, а нападает на него лично, насмешливо замечая, что его не избирали членом Академии: он был назначен министром культуры СДПГ Гриммом, предшественником Руста. Это звучит так, будто Вагнер – член Академии низшего ранга, не имеющий права голоса при обсуждении вопросов избранными членами.

Конечно, как президент Шиллингс не должен позволять дискуссии скатиться к таким личным препирательствам. Поэтому он пытается лишний раз подчеркнуть суть дела: для него речь идет исключительно о том, может ли он пожертвовать всей Академией ради двух членов. Каждый член Академии, по его убеждению, должен осознавать, что публичные выступления могут иметь определенные последствия для членства в ней.

Не совсем понятно, что Шиллингс подразумевает под этими наводящими на размышления формулировками, но, очевидно, для него совершенно естественно, что, вступив в Академию, необходимо отказаться от решительных политических заявлений, таких как «Срочный призыв». Чтобы подкрепить этот далеко не весомый аргумент, Шиллингс уходит от политики к вопросам стиля: он настаивает, что своими подписями Кольвиц и Манн проявили недопустимую бестактность: в конце концов, в подписанном ими призыве министра Руста публично обзывают варваром.

Тем самым он не спасает дискуссию, а окончательно сводит ее на нет. Уместно ли опускаться до вопросов поведения, когда обсуждается масштабная политическая атака, ставящая под вопрос существование и независимость Академии? Мартин Вагнер больше не может держать себя в руках. Сначала он вступает в риторическую перепалку с Гесснером и Шиллингсом, а затем обращается с заявлением, которое следует воспринимать как лобовую атаку на президента: а не Шиллингс ли нарушил всякую тактичность, предложив Кольвиц и Манну подать в отставку, вместо того чтобы защищать их?

Это открытый вотум недоверия против Шиллингса. Президент, который не заступается за членов Академии, когда на них нападает политик с сомнительными аргументами, а вместо этого призывает их уйти, который не приглашает Генриха Манна на заседание, где планируется разбирать его дело, и который ради собственного оправдания ссылается на сомнительные вопросы тактичности – разве такой президент достоин руководить Академией?

В щекотливый момент, когда ситуацию еще можно перевернуть, на помощь Шиллингсу приходит один из писателей. Готфрид Бенн просит слово и утверждает, что Вагнер своим заявлением уводит проблему в другую сторону. Вопрос заключается лишь в том, правильно ли поступил Шиллингс, чтобы спасти Академию, и он поступил правильно.

Бенн, по сути, не говорит ничего нового, а лишь повторяет угождающую властям аргументацию Шиллингса. Но и этого оказывается достаточно, чтобы терпение Мартина Вагнера лопнуло. У него больше нет понимания для учреждения, члены которого не знакомы с понятием гражданского мужества. Он встает, заявляет о своем выходе из Академии и уходит, хлопнув дверью.

Но никто не идет следом. Демонстративный выход Вагнера из Академии не находит единомышленников. Никто не встает и не уходит. Людвиг Фульда, Альфред Дёблин, Леонгард Франк потрясены, но откладывают свой протест до назначенного на ближайшие дни заседания отдела литературы. Они хотят посоветоваться с коллегами, которых сегодня нет, а до тех пор оставаться начеку.

Заключительное слово заседания вновь переходит к архитектору – вице-президенту Академии Гансу Пёльцигу. Вагнер и Пёльциг близки в профессиональных вопросах. Пёльциг – один из самых важных представителей «новой вещественности»[54] в градостроительстве, он возвел несколько потрясающе красивых зданий во Франкфурте, Бреслау и Берлине, а в начале года взял на себя руководство берлинскими школами искусств. Он определенно не живет в башне из слоновой кости – он точно знает, насколько политизированы вопросы искусства, особенно в последние годы. Тем не менее Пёльциг выражает благодарность президенту Шиллингсу за то, что тот уберег заседание от голосования по вопросу о членстве Манна, потому что, как утверждает Пёльциг, Академия занимается исключительно искусством, а не политикой, так что голосование было бы совершенно излишним. Видимо, и Пёльцигу существование Академии кажется более важным, чем фундаментальные права ее членов.

Для пятого – и последнего – акта остается лишь унылая развязка в президентском кабинете рядом с залом заседаний. Естественно, члены литературного отдела хотят узнать у своего отрекшегося председателя, почему тот отказывается бороться, даже не попытавшись. Особенно Дёблин, Франк и Фульда, которые прямо просили его стоять на своем, чувствуют себя обманутыми. Генрих Манн встает и пожимает каждому руку, пытаясь то ли успокоить, то ли извиниться. Но его объяснение оказывается на удивление слабым. По словам Манна, в уставе нет ничего, что позволило бы законно исключить его из Академии. Тем не менее он – и здесь риторика совсем как у Шиллингса, читающего лекцию о такте, –