Сбежать от зверя. Прощение - Анна Григорьевна Владимирова

в нем пальцами, если я обернусь человеком.

– На камин тебе соберу потом. А то хотел рубить…

И никаких вопросов, почему я тут в Анубисе торчу без выпадения в обморок.

– Что, когти застряли? – догадался он и прикурил. – Поворочай. Если что, я сбегаю за пилой…

Ну спасибо, что не за пистолетом. Я поворочал. Елка раскололась надвое.

– …Ну вот, видишь…

Я обернулся человеком и принялся стряхивать с себя ошметки елки:

– Далековато таскать отсюда к моему камину, – проворчал.

– Мне все равно делать нечего. – Он затянулся и передал мне трубку: – Попробуй. Нашел табак еще лучше. Добавляю немного травок для разного эффекта.

Я осторожно вдохнул, морщась от пряного дыма.

– Крепкий.

– Ты тоже крепкий.

Я усмехнулся, присаживаясь рядом. Почему бы и не остудить голову по-человечески, а не вот это вот все?

– Я когда вой услышал, подумал, что покурить трубку – самое время, – философски заметил старый волк. – И коньячка притащил. Будешь?

Я усмехнулся и вздохнул глубже. Свежий ветер взъерошил мокрые волосы и скатился по спине, стирая остатки напряжения в мышцах. А от первого глотка осенняя терпкость в воздухе показалась еще слаще.

– Хороший.

– Когда времени становится немного, тратить его стоит только на лучшее.

– Пожалуй, да, это – лучшее, что я пробовал.

«Из коньяка», – не стал уточнять вслух.

– Я рад, что ты это наконец признал. А то все «виски»…

Я принюхался к напитку, и на языке снова зародилась жажда. Прямо как по Маринке…

– Что, женщина? – кивнул Камиль на останки ели у наших ног.

– Да.

– Пей. Потихоньку. Полегчает.

– Самое время признать себя слабаком, который даже в высшей ипостаси не выдерживает ревности и женской истерики, – усмехнулся я.

Сложно было вспомнить, когда я кому-то вот так признавался в собственной слабости.

– Женскую истерику мало кто может, – выдохнул Камиль вместе с дымом. – Разве что только равнодушный к женщине.

Мы посидели еще немного. Я катал по небу остатки привкуса пряного шоколада, Камиль неторопливо курил.

– Я рад, что ты вернулся, – постановил он. – Давно пора было.

– Почему?

– Потому что ты все носишься-носишься где-то там… – пошевелил он узловатыми пальцами в густом дыму. А потом одним движением его развеял: – А теперь ты тут. Пьешь коньяк, куришь трубку… Смекаешь?

– Пожалуй, – кивнул я.

– Беги. Я тут сам приберу. Давай-давай…

Я поблагодарил, встал на лапы и помчался сквозь лес.

Нет, ничего не стало легче. Но что-то поменялось. Я действительно стал «тут», не «где-то там» не пойми ради чего.

Когда я поднялся на крыльцо, дождь кончился. Тучи рассеялись, показалась луна. И наступила тишина. Такая сочная, концентрированная, что ее хотелось пить.

Гостиная встретила треском огня в камине и запахами свежезаваренного чая. В ванной слышался плеск воды, и я направился туда, мельком глянув на пистолет на камине.

Марина подняла на меня взгляд и тяжело задышала, обнимая себя:

– Я чувствовала тебя, – прошептала. – Знала, что возвращаешься.

– Неплохо, не находишь?

– Может быть. Замерз?

– Как собака, – усмехнулся я. – Можно к тебе?

– Можно.

– Как тебе ванная? – Я уселся напротив и с наслаждением прикрыл глаза.

– Мрачная. Но если включить весь свет, то нормально.

Мы посидели немного в тишине. Я чувствовал, как отогревается нутро, хоть и готовое каждую секунду ощериться. Марина явно что-то решила тут без меня, и я все скоро узнаю… Но хотелось оттянуть этот момент.

– Я не хочу, чтобы беременность вела Катя.

Оттянуть не вышло.

– Хорошо, – покладисто кивнул я.

– И не хочу, чтобы ты с ней встречался.

– Не могу обещать.

– Почему? – сразу напряглась она.

– Катя путается в деле, которое я веду, – открыл глаза, и губы дрогнули от того, что увидел.

Ну настоящая волчица! Взгляд дерзкий, нервный – в Кате она видит соперницу. А значит Марина все же приняла тот факт, что у нас семья. Лишь бы она снова не испугалась собственных эмоций. Одинокой девочке вообще это все незнакомо: привязанности, семья, дети… Она не видела этого в нормальном варианте. Поэтому отсутствие ее опыта сейчас замещает лишь звериное «охранять и никого не подпускать».

– Что смешного? – задохнулась она от гнева.

– Я восхищаюсь.

Марина растерянно покусала губы, снова готовая защищаться.

– Где ты был?

– Рубил дрова в лесу.

Она сощурилась, вздернув бровь:

– Не нашел времени получше?

– Не нашел. У тебя все?

– Уже устал? Или дрова кончились?

Хороша сучка! Дерзит, огрызается… И боится.

– Ты только не кидайся, ладно? – осторожно улыбнулся я.

Маринка снова огляделась, тяжело сглотнула, но истерику по поводу неожиданной дерзости не устроила.

– Выгляжу убого? – опустила плечи.

– Очень притягательно. Меня еще так не ревновали.

Она усмехнулась, откидываясь на бортик ванны, но тут же спохватилась:

– А где следы от моих ногтей? И… другие?

– Прошли.

– Так быстро?

И я решил, что можно попробовать ей рассказать.

– Мне сделали какую-то инъекцию, которая дает больше сил моему зверю. Затягивает раны он теперь тоже быстро.

– Что за… инъекция?

– Я не знаю точно. Поставили перед фактом.

– Но ты же прежний, – качнула она головой, присматриваясь ко мне настороженно.

– Скорее всего, – повернул я голову вбок, улыбаясь. – Рассмотрела?

Она вдруг всхлипнула, села и поползла ко мне:

– Прости.

Я сгреб ее в объятья и притянул к себе:

– И ты прости.

И мы, наконец, замерли так, как хотелось. Грудная клетка наполнилась теплом, и оно запустило по коже волну мурашек. Марина прижалась ко мне и поцеловала сначала в висок, потом чуть ниже… Мелкая россыпь ее нежной ласки растекалась по телу, наливая его вековой тяжестью. Я сделаю для нее все. Словлю еще немало пуль и выдержу все удары, лишь бы не ударило ее… И будут нервы, страхи и резкие решения… Но все – потом. Когда-нибудь…

Наверное, этот момент был лучшим в моей жизни. Наполненный таким концентрированным смыслом, что от ясности спирало дыхание и заходилось сердце. Но не успел я задержаться в этом ощущении и на минуту, как его поглотил звериный голод.

Кажется, я расплескал всю воду, раскачивая Марину на бедрах и толкаясь в нее все быстрее. Она только хваталась за мои плечи с прежней робостью и кусала губы, жмурясь на яркий свет. Я же любовался. Ее телом, изгибами и трогательной полнотой груди. Теперь все это стало заметно и доступно только мне. Ничто не мешало пробовать на вкус ее чувствительность, слушать отклик в дыхании и стоне. Марину почти не нужно было настраивать под себя – она звучала идеально… И от этой идеальности кружило голову, а животное внутри уползало в тень, переставая пробовать мои запреты на прочность.

Пожалуй, стоит провести как можно больше времени вот так незамысловато. Это все лечило почти осязаемо.