Чёрная сабля - Яцек Комуда

– В конюшне. Через корчму пройти надобно.

– Выпейте с нами, хозяин! – предложил Дыдыньский, желая отвлечь внимание корчмаря. Казак неторопливо направился к двери. Его движения не выдавали тревоги, но на самом деле он внимательно разглядывал следы разбрызганной крови на полу. Они были слишком явными, чтобы их не заметить. Выйдя из светлицы, казак оказался в коридоре, пересекающем всю корчму от главных ворот до возовни, именуемой станом. Напротив дверей гостевой комнаты находился вход в кухню, а когда он повернулся к конюшне, то справа миновал ещё одну дверь – отворённую и ведущую в каморку, где заметил лавки, покрытые шкурами. Напротив, слева, виднелся вход в какое-то другое помещение. Туда и вёл зловещий след из капель крови. Туда, должно быть, затащили тело...

Савилла осторожно коснулся ручки двери. Нажал, и тут что-то вырвало её из его руки. Дверь резко распахнулась. За ней оказалась, видимо, кладовая – небольшое тёмное помещение, заставленное бочками, мешками, увешанное под потолком окороками и пластами копчёностей. Но на пороге стоял придурковатый Ясек с окровавленным тесаком в руке. Казак замер.

– Э-э-э... Э-э-э...

Молниеносно казак выхватил саблю. Он отступил, но слуга стоял неподвижно. Зато Савилла вдруг почувствовал, что его спина упёрлась во что-то мягкое и пронзительно холодное, нечто, что вовсе не собиралось уступать и оказало сопротивление...

Это был живот корчмаря. Трактирщик стоял прямо за казаком, сжимая в руке окованную дубинку.

– Это ты, сударь, в нужник сюда намылился?

– Обознался я... Ведь он должен быть возле конюшни.

– Эй, корчмарь! Ты не ответил на мой вопрос! – раздался голос Дыдыньского. Молодой шляхтич стоял в дверях светлицы. Его правая рука небрежно лежала на рукояти чёрной гусарской сабли.

– Ответь-ка мне сейчас же, любезный, отчего у тебя такие палаческие яства? Всё с виселицы али из-под топора, как этот кролик...

– Я, сударь, Томаш Воля, и промышляю палаческим ремеслом, – с достоинством ответил шинкарь. – Я старейший субтортор из Равы. И в самой Варшаве головы рубил... Я казака Наливайку на кол сажал, от чего потом предместье Налевки пошло...

Савилла мрачно усмехнулся. Мало того, что странный корчмарь, так ещё и палач... Этого решительно было чересчур для одной ночи.

– Так где ж этот нужник? – спросил он обречённо.

– В конюшне, – огрызнулся корчмарь-палач. – Я ж говорил.

– А мне укажи, где почивать.

– Извольте, сударь. Только не шастайте мне по ночам, коли милость ваша. У меня много, – добавил он тихо, – ох много работёнки...

3. Подозрения

– Мы оба думаем об одном и том же, – проговорил Дыдыньский. Они сидели на лавках в гостевой комнате. На столе горела свеча, отбрасывая на стены причудливые тени. – Что он убивает постояльцев.

– Пока это лишь догадки, – возразил Савилла. – Но что нам делать? Сбежать отсюда и доложить старосте?

– Ты что, рехнулся?! Я, Дыдыньский, первый рубака Саноцкого края, должен удирать от какого-то проходимца, да ещё и палача?!

– Он силён как бык...

– Ну и что? Надо выяснить, кто он такой на самом деле. Ты подслушивал у двери, чем он там занимался?

– Он зашёл в кладовую. Я слышал шаги. А потом что-то происходило внизу, похоже, в подвале. И в кладовую вёл тот самый кровавый след.

Дыдыньский на миг задумался. А затем вдруг замер. Где-то в корчме – непонятно где, но точно здесь – раздался душераздирающий стон. Тихое, похожее на кошачье завывание, которое могло издать только существо, испытывающее невыносимую муку. Это был вопль страдальца. Он стих, но через мгновение повторился.

– Что это?! – едва не вскрикнул Савилла.

– Тс-с-с... – прошипел Дыдыньский. – Неужели жертва корчмаря? Нет, не может быть. Хотя...

Савилла снова припал ухом к двери.

– Хозяин-то, пан, вроде спать пошёл. Я слышал, как он на кухню вернулся. А сейчас кто-то ворота приоткрыл... Кто-то из корчмы вышел.

– Точно? Но кто? Корчмарь?

– Может быть, – Савилла отпрянул от двери. Подошёл к окну и распахнул ставни. Ветер с дождём тут же ворвался в комнату. Пламя свечи заметалось и погасло. Шум ливня усилился. Снаружи бушевала настоящая буря.

– Савилла! – прошептал Дыдыньский. – Иди за ним. В корчме двое: этот палач и Ясек. Выясни, кто вышел. Я попробую пробраться в подвал. Надо разобраться, что здесь, чёрт возьми, творится. Давай, не мешкай!

4. По следу

Дверь в кладовую была на замке. Дыдыньский попытался выломать его, но тот сидел так крепко, что все усилия оказались напрасными. Оставалось только найти ключ. Но где его искать? Наверняка у корчмаря на поясе. Значит, придётся сначала добыть его у этого живодёра.

Он осторожно двинулся на кухню. Замер, услышав оттуда громоподобный храп. Корчмарь спал. Дыдыньский тихонько толкнул дверь. К счастью, она была не заперта. Петли предательски скрипнули.

– Мм... Тяни верёвки, Ясек! – пробормотал во сне корчмарь. – Сильнее, ломай эти кости...

Дыдыньский огляделся. На кухне царил полумрак, лишь тлеющие угли в очаге слабо освещали помещение. Стены были увешаны тесаками, ножами и пучками трав. «Ничего себе коллекция», – подумал Дыдыньский, представив, как корчмарь мог бы их применить, если бы сейчас проснулся.

Шинкарь дрых на лавке, укрывшись медвежьей шкурой. На его мясистой, бугристой руке молодой шляхтич заметил клеймо палача – вытатуированные колесо и виселицу. Дыдыньский поискал глазами связку ключей, которую раньше видел у корчмаря на поясе. Вот она! Висит на крючке на стене, но путь к ней преграждает лавка со спящим.

Он прикинул, как быть. Перешагнуть через лавку? Исключено. Корчмарь был настолько дороден, что Дыдыньский неминуемо оказался бы верхом на его необъятном пузе, будто девка на брюхе своего ухажёра. Как же достать ключи? Перепрыгнуть? Да этот боров тут же проснётся. Шляхтич опустился на четвереньки. К счастью, под лавкой можно было пролезть. Он осторожно подполз к спящему. Пробираясь под корчмарём, Дыдыньский вдруг представил, что будет, если лавка не выдержит. Что ж, даже это лучше, чем палаческий пресс.

– Вытяяягивай жииилы... – промычал мастер заплечных дел. Дыдыньский замер. Придерживая саблю, чтобы не звякнула, он пролез под лавкой. Одним прыжком достиг стены, схватил ключи и...

...палач перевернулся на другой бок. У Дыдыньского ёкнуло сердце. Но корчмарь не проснулся.