Дорога в снегопад - Антон Уткин

— Предполагает, что я должен быть обеспечен? Так я вроде обеспечен.

— Да, — несколько подумав, согласилась Катя. — Так в чем проблема?

— Проблема в том, что, похоже, любовь моя имеет тенденцию быть безответной.

— Кто-то сказал, не помню, что безответной любви не бывает.

— Как это?

— Имеется в виду, что процесс этот взаимообразный, иначе ты бы просто ничего не почувствовал.

Алексей попрощался с Катей и стал обдумывать это сомнительное утешение, когда позвонил Антон.

— Что, притомила, что ли, королева клаудвочеров? — жизнерадостно поинтересовался он.

— Притомила, — честно ответил Алексей.

— Дае-ешь. А зачем она тебе, когда с тобой такие женщины по лесам бродят?

— Это было деловое свидание, — пояснил Алексей таким тоном, что несколько секунд Антон на том конце связи собирался с мыслями, что же на это сказать.

— Хочешь, доставлю ее пред твои ясные очи. На аркане приволоку, — рассмеялся он, но дипломатично не уточнил, кого именно.

— Да сиди уж, — сказал Алексей с досадой и подумал, что любовь — это как болото: чем больше дергаешься, тем глубже проваливаешься и прочней застреваешь. К тому же ни Кате, ни Антону он не проговорился, кто именно поверг его в подобное расслабленное состояние, так что выводы они делали самостоятельно.

— Слушай, — сказал он Антону, — тебе бабы не говорят, что ты инфантильный?

— Любимая тема у них, — усмехнулся Антон самодовольно.

— А меняться не собираешься?

Антон подумал.

— Не могу, — сказал он наконец. — Я — представитель нашего детства в современности.

От природы здоровый, Алексей с самого детства испытывал доверие к миру. Это ощущение переносилось им и на людей, с которыми его сводила жизнь. И в Юле, как ему казалось, обретал для себя какое-то средство от Киры. История с Кирой подарила ему первое разочарование в жизни, и хотя в дальнейшем в ней случались и другие огорчения, это оказалось самым запоминающимся, как первая любовь, чем она, впрочем, по совместительству и являлась.

Но Юля и впрямь обладала свободным мышлением. Поговорить с ней по телефону больше нескольких минут было удачей, встретиться — подвигом. Зато смс-пространство было пространством, где она царила неподдельно и лучезарно. Смс-пространство было пространством, наполненном улыбками. Улыбка, три улыбки, десять, сто, миллион улыбок. Честное слово, доброе дело — свободное мышление. «Наши телефонные трубки, — пела солистка неизвестного Алексею музыкального коллектива, — мешают нам делать поступки…» Он считал себя еще вполне молодым человеком, но в общении с Юлей как-то неожиданно осознал, что сильно отстал от московской жизни, даже ритм которой был ему чужд и как-то необъяснимо неприятен.

Мало-помалу он уяснил, чем занимается ее организация и чем в организации занимается она. Это был так называемый социальный проект, целью которого было если и не наблюдение за облаками в буквальном смысле слова, то уж точно некая работа с воздухом. Воздушные массы, а вместе с ними, надо было полагать, и массы денежные бороздили голубую лазурь небес — там, где она сияла под покровом туч, прикрывающих ее от нескромных взоров снизу. Клаудвочеры проводили бесконечные акции: или раскрашивали камни в Измайловском парке, что, по мнению их вдохновителей, добавляло, как они выражались, позитива в жизнь человеческих существ, то дарили картины собственного изготовления разным нуждающимся учреждениям вроде хиреющих детских домов; стоящей пользы от этих акций было никакой, но клаудвочеры неизменно умилялись на дела рук своих. Юля появлялась тогда, когда Алексей был ей для чего-то нужен, и исчезала, когда приходило время красить камни. Определенно, он уезжал из одной страны, а вернулся в совсем другую. Молодые люди красили камни или уходили в анархисты, а их отцы, если были в состояниях, готовились уходить в дальние плавания с неброской надеждой никогда никуда не вернуться.

Наконец Юля все же объявилась необремененная делами и как бы отдала высвободившееся время на откуп Алексеевой фантазии. Алексей, вспомнив про брата Андрея, обещал показать новый клуб, где вполне могли бы проходить ее джемы, посвященные встречам с разными интересными путешественниками, но оказалось, что «У наркома» Юля уже бывала.

— Что, такое модное заведение? — удивился он.

— Так, — неопределенно ответила она. — Там прикольно.

Заведение «У наркома» и в самом деле не лишено было домашнего уюта. «Наркомовский» персонал был представлен молодыми продвинутыми представителями братских народов, исконная родина которых располагалась где-то в сердце Азии.

— Н-да, — заметил Алексей, задерживаясь взглядом на лицах официантов и барменов, — русский народ был столь деликатен, что, покоряя народы, тем не менее не поработил ни один из них. Поработил он сам себя.

Хотя Алексей встретился с Юлей не без удовольствия, но теперь совершенно не представлял, о чем можно с ней говорить. Годы одиночества научили его не стесняться перед женщинами своих мыслей.

— Раньше я искренне думал, что женщинам нужны герои, — признался он ей. — И хотел соответствовать. А потом понял, что нужно им совсем-совсем другое.

Но Юля сделала из его признания какие-то свои выводы.

— Такое уж мы переживаем время, — как бы сокрушенно вздохнула она. — Спим с одними, любим других, рожаем от третьих, живем с четвертыми.

Она осторожно посмотрела на Алексея, чтобы понять, какое впечатление произвело на него ее революционное открытие. Алексей молча принял к сведению эту нехитрую философию, заодно подумав, какая ипостась из четырех отводится ему, если, конечно, такое вообще предполагалось. Десертная ложечка на мгновение задержалась у нее во рту, и Алексей опять поймал себя на ощущении, как много общего между ней и Кирой. Сходство их поражало. Природа часто как бы удивляет нас, являя такие совпадения и даже целые типы, но удивляться, увы, тут нечему — скорее стоит расстраиваться. Тем самым она признается, что ее мнимой безграничности существует предел, что в ее распоряжении не так уж и много форм, понятий, самих предметов, и вовсе не слова, как казалось Витгенштейну и Юнгу, являются главными оковами в понимании высших смыслов и полетов духа в стиле transcendo.

— Тут эти ребята часто выступают, — сказала она, проследив взгляд Алексея. — Прикольные такие.

Алексей рассматривал афишу, украшавшую простенок. На афише худой, обритый налысо молодой человек в революционной кожаной куртке демонстрировал маузер, обозначая фазу игривого движения, а из-за его спины, наклонившись в другую сторону, озорно блестела глазами девушка в косынке сестры милосердия. Красными буквами на афише было написано: «Кабаре Безумного Пьеро».

Кузен Андрей возник перед ним внезапно, как бы вынырнув из недр созданного им клуба. Красота матери Натальи Владимировны не передалась ему, зато передалась ограниченная самоуверенность отца. Он не был привлекателен, но следил за собой. На модно, коротко стриженной голове, что указывало на внимание стилиста, волосок лежал к волоску, бачки были аккуратно наблюдены, и, в общем, облик его полностью соответствовал тому народившемуся сословию, которое он представлял.

— Ну как ты? — ослепил он Алексея довольно привлекательной улыбкой.

— Классно, — пожимая ему руку, сказал Алексей. — Юля, Андрей.

Андрей приветливо покивал Юле. Улучив мгновение, когда она отвела взгляд, он одобрительно подмигнул Алексею.

— Матерь говорила, будто ты возвращаться собираешься.

— Так, — уклончиво ответил Алексей. — Будет видно.

— А чего здесь? — спросил он как бы сам себя и сам же ответил: — Скучно, наверное, в Эдинбурге? Что за город-то?

— Да нормально, — усмехнулся Алексей. — Нормальный город.

— Что, насовсем? — не удержалась Юля, дотоле терпеливо пережидавшая разговор родственников.

Андрей глянул на нее, словно только что заметил, и хотел что-то сказать, но кто-то от стойки зачем-то позвал его, и он, отходя от них, сделал рукой знак, означавший, что разлука не будет долгой. Больше тем вечером Алексей его не видел.

Сидя в этом клубе, Алексей опять поймал себя на мысли, что морально готовится если не к нищете, то к честной, опрятной бедности, потому что прекращение работы в Шотландии и переезд в Москву никаких прибылей не сулил. Юля рассказывала о своем новом проекте, связанном с авторским кино, а он, задержавшись взглядом на плакатной девушке в косынке сестры милосердия, признался себе, что не верит Кире, не может почему-то поверить, а поверить очень хочется, и, когда Юля сказала очередную глупость, он придвинулся к ней, привлек к себе и соединил свои губы с ее губами. Несколько мгновений ее губы хранили сдержанную неподвижность, но потом она мягко высвободилась и сказала так же мягко, немного смущаясь: