Дорога в снегопад - Антон Уткин

— Не сегодня.

Татьяна Владимировна бережно, нет, благоговейно хранила детские фотографии Алексея. Фотографии вообще были одной из доступных ей страстей, и, как и положено в подобных случаях, она отдавалась ей сполна. Иногда на нее находило, и она часами пересматривала желтеющие карточки, заново раскладывала их по альбомам то в строгом хронологическом порядке, а то нарушая историческую правду ради одной ей ведомых эстетических капризов. После смерти Федора Аркадьевича, Алешиного отца, Татьяна Владимировна замуж больше так и не вышла: все ей казалось, что будут обижать ее Алешу, да к тому же особенно никто к ней и не сватался.

Когда в 1987 году пришла ему пора служить в армии, она, хотя и не была никогда религиозна, ездила на Якиманку к Иоанну Воину, ставила свечи и в коричневой полумгле храма жарко молилась о том, чтобы миновали Алексея ратные опасности, а потом долго разглядывала обетные цепочки и драгоценные камни на богородичных ризах. Украшения здесь были богатые, затейливые, скопившиеся за многие годы, потому что этот храм был одним из немногих, которые не закрывали никогда со времени его освящения в Петровское царствование, а у нее только и были что две скромные сережки в виде липовых листочков, толстое обручальное кольцо в стиле шестидесятых и еще цепочка с кулончиком, которую подарил ей муж, когда в 1974 году защитил диссертацию. Ее-то и предназначила Татьяна Владимировна в скромный, светлый дар Богоматери Феодоровской, по имени которого образа давали отчества русским императрицам протестантского происхождения. Только она осуществила свое приношение, как стали поговаривать о выводе ограниченного контингента из Афганистана, но тут заполыхали собственные окраины, и Татьяна Владимировна жадно смотрела новости и в буквальном смысле считала дни.

Однако все обошлось, сын вернулся живой и здоровый, а ее золотая цепочка висела с тех пор под стеклом в маленьком окладе на левой стенке между трапезной и купольной частью.

Теперь же самой заветной ее мечтой было дождаться Алешиной свадьбы и — об этом она даже боялась думать в полную силу — внучки или внука. За годы ожидания требования ее к будущей невестке, если они и были когда-то, как-то порастерялись. «Кого уж Бог даст», — кротко думала она и недоумевала на сына, отчего не подружится он с какой-нибудь девушкой, благо их вокруг было, как ей казалось, предостаточно. Тех денег, что регулярно переводил ей Алексей, она почти не трогала и мало-помалу, не говоря ему ничего, скопила приличную сумму. Все это она предназначала будущим внукам. Когда ездила к нему в Эдинбург, ожидала перемен в его личной жизни, но и там следов женской руки не обнаружила. Впрочем, это открытие встретила она даже с радостью. Ничего не имела она против английских или шотландских девушек, но казалось ей не без оснований, что такой союз окончательно отдалил бы Алексея от московского дома и сделал бы его каким-то взаправдашним иностранцем.

Будучи вовсе не злой, к Кире она не питала теплых чувств, считая ее виновницей того, что у сына не сложилась личная жизнь. От матери она унаследовала некую простонародную прямоту суждений, чуждую мутным рефлексиям, и о том, что тогда произошло между Кирой и Алексеем, судила без затей. Чисто по-женски она и понимала Киру, и в то же время не могла ей простить ее замужества. Но недавно она догадалась, что Алексей снова встречается с ней. Как, почему мысль об этом вошла в нее, разумом было не объяснить. Достаточно ей было пару раз взглянуть на Алексея. Сначала ей было это совсем непонятно, потому что она знала, что у Киры семья и ребенок, однако в конце концов мудро решила, что все это не ее дело. Более того, Кира как бы становилась негласной, тайной союзницей в ее желании оставить Алексея дома, и обида стала понемногу оставлять ее.

И когда она случайно услышала, как Алексей говорил по телефону с Угодниковым, а потом еще несколько раз Угодников звонил сам, вежливо здороваясь и называя ее по имени-отчеству, надежда затрепетала в ней уже нешуточно. Угодников был однокурсником Алексея и его ближайшим другом в мире биологии. Татьяна Владимировна знала, что Угодников имел ученое звание доцента и исполнял в университете на кафедре клеточной биологии должность секретаря по учебной работе. С его звонками могли быть связаны какие-то изменения в карьере сына. Но уж тут интуиция ей ничего не говорила.

С Угодниковым Алексей встретился на факультете. Пожелтевшие деревья университетских аллей терпеливо стояли во влажной прохладе сентября. Все здесь пребывало на своих изначальных местах, в каком-то несуетном покое, только разве стало больше автомобилей, и созерцание этой священной территории, над которой время как бы не имело власти, умиротворяло. Сами собою в памяти вставали годы аспирантуры, которые пришлись на конец 90-х, и Алексей осторожно, чтобы не поскользнуться, наступая на кленовые листы, думал, что неправду говорят, что запоминается только хорошее. Может быть, в большинстве случаев то было и так в сознании людей, но в его сознании в данном случае все было иначе. Он ежился, когда вспоминал ту жизнь, этот дикий, не сдерживаемый даже здравым смыслом развал, копеечную пенсию матери, свою грошовую аспирантскую стипендию, как иногда приходилось собирать пустые пивные бутылки и тем жить, а еще надо было вести работу, учить специальный английский, чтобы самому, а не через переводчиков писать в научные журналы. Судьба его сокурсников сложилась так же банально, как сложилась тогда судьба многих других сокурсников: самые способные вырвались за рубеж и работали в западных университетах и исследовательских центрах, значительная часть просто разбрелась, пробуя себя во всякого рода предпринимательстве, некоторые даже ступили на криминальную стезю, и только единицам самые разные обстоятельства позволили остаться самими собой и работать на родине. В этой последней категории держался из последних сил и Алексей, но, когда ушла Кира и замужество ее стало фактом, все сложилось и за его отъезд.

И вот теперь, только в обратной последовательности, все складывалось за его возвращение.

На кафедре дела обстояли гораздо лучше, чем представлял себе это Алексей. Редкие студенты, встретившиеся ему здесь, отрываясь от своих занятий, смотрели на него кто отчужденно, кто с любопытством, и эти взгляды дали ему понять, до какой степени он стал чужим в этих родных стенах.

— С реактивами надо думать за полгода вперед, чтобы тебе их привезли, — пояснял Угодников. — Это, конечно, после Запада тяжело. Но, во-первых, есть друзья, всегда выручат, потом фирмы есть, которые возят задорого, конечно, но зато через две недели реактив здесь, из Финляндии люди возят… Правда, — скривился он, — все время уходит на все эти вопросы-переговоры, сейчас под Новый год все встанет на таможне. Но это, конечно, не касается пластика, полимеразы, респектазы, ферменты все найти можно.

— Да, — удивлялся Алексей, — в России почти все уже делают?

— Кое-что и делают, да мы ж капризные. Привыкли, скажем, к феметусу, и мы его хотим. Ну просто, сам понимаешь, привыкли уже, не очень пока хочется экспериментировать.

— И плазмиды делают?

— Говорю же, из простых вещей сейчас почти все есть, можно не заморачиваться.

Они вышли на улицу, на неподметенную еще аллею, и влажные кленовые листья приятно клеились к обуви разноцветными ладонями. Было не очень холодно, но мокрые листва и трава добавляли прохлады в остывающий воздух вечера. Угодников машину не водил и пользовался общественным транспортом, но на остановку они не пошли, а решили идти до улицы Лебедева через гуманитарные корпуса.

— Может, для начала просто преподавать? — еще раз с сомнением спросил Угодников, продолжая разговор, начатый еще на кафедре. — Для начала?

— Да, — кивнул Алексей утвердительно, — пока буду преподавать и одновременно буду пытаться получить грант.

Угодников молча шагал рядом, и в его молчании чувствовалось сомнение.

— Нельзя мне сейчас прерываться. Все-таки имя какое-никакое есть у меня, — высказал Алексей еще одно заклинание.

— Ну, там же совмещать удается, — возразил Угодников.

— Ну, там, — усмехнулся Алексей.

— Докторскую защищать придется, — заметил Угодников.

— Защитим.

— Ну если защитим, тогда тебе в корпус «А», — уверенно сказал Угодников, как в просторечье называли межфакультетскую лабораторию имени Белозерского, находящуюся на площади Индиры Ганди. — Только там не сахар. Даст Скулачев тебе там комнатку три на четыре, да еще арендную плату потребует. А оборудование твое сколько будет стоить?

— Полмиллиона долларов, — сказал Алексей. — Примерно.

— Вот именно. — И Угодников пустился объяснять Алексею, с какими препятствиями тот непременно встретится, осуществляя свой план. И чем больше Угодников говорил, тем больше задумывался и мрачнел Алексей. Его годовое жалованье составляло сорок пять тысяч фунтов. На себя он тратил минимум, да и некуда было тратить эти деньги, разве что на книги, часть он отправлял матери, но все равно за шесть лет у него собралась приличная сумма.