Падающие в небеса - Азарий Лапидус

Праздник Песах – праздник Исхода – посвящен спасению евреев из египетского рабства. Три с половиной тысячи лет евреи празднуют это событие как одно из самых важных в их истории, и не только потому, что благодаря решительности их предводителя Моисея они обрели свободу, но еще и потому, что во время этого исхода Всевышний доказал им: «Вы – Богом избранный народ», – и передал священные скрижали.

Все встали. Липсиц начал читать книгу, держа в правой руке стакан, до краев наполненный вином, то же самое сделали Софи и Речел. Сапожников старался повторять действия хозяев, прокручивая в голове заученный урок. Прочитав, сели за стол, облокотились на левую руку и выпили первый бокал вина из четырех обязательных в этот вечер. Глаза сидящих за столом заблестели – то ли от вина, то ли от особой атмосферы, царящей в гостиной. Чтение продолжалось, и Сапожников почувствовал, как Липсицы с каждой минутой все больше и больше оказывались частичкой того самого народа, который в данную минуту спасается из рабства. И чем дольше это продолжалось, тем явственнее Сапожников ощущал, что все происходящее ему абсолютно безразлично. Его не трогали ни истории бежавших от гнета людей, ни вопросы четырех сыновей – злодея, мудрого, дурака и не умеющего спрашивать. Он не мог понять ту глубину, которой было пронизано каждое слово открытой перед ним книги. Видимо, поколения безверия, начинающиеся с прадедушки-комиссара, наложили на него свой отпечаток. Единственное желание одолевало Михаила Сапожникова после второго бокала вина – ему очень захотелось спать. Тем не менее, превозмогая сон и стараясь это делать как можно незаметнее, он потирал двумя руками глаза и мочки ушей, продолжая держаться и всячески демонстрируя, что все происходящее здесь ему безумно интересно. Окунули лук в соленую воду, попробовали салат с горьким хреном, мацу, выпили третий стакан, съели растертое яблоко с орехами, еще мацы, потом выпили четвертый стакан вина. Женщины заметно раскраснелись, что было неудивительно, ведь даже Сапожников от такого количества спиртного при столь скудной закуске, основательно захмелел.

Мотя закончил читать, и Бетти как по команде принесла закуску – баклажаны, соленья, салат из помидоров и огурцов и конечно же фаршированную рыбу. Сапожников попробовал, сказал, что раньше иногда ел фаршированную рыбу у бабушки и это блюдо по вкусу ему очень напомнило бабушкино.

– Ничего удивительного, – сказала Речел, – рецепт я взяла у моей бабушки, а она родом из России.

– Неужели у вас тоже русские корни? – удивился Сапожников, окончательно проснувшись в этот момент.

– Да, все мои дедушки и бабушки приехали из России, но это было очень давно – в начале прошлого века.

– А на русском вы говорите?

– Нет, знаю пару слов, но и то потому, что Мотя их часто употребляет. Сказать?

Сапожников посмотрел на Липсица, и они одновременно рассмеялись.

– Тогда я примерно догадываюсь, что это за слова, и вы их можете не произносить, – весело сказал Михаил Петрович.

Подошла Бетти и принесла бульон с клецками, сделанными из мацы.

– Кстати, – сказала изрядно захмелевшая Речел, – Бетти тоже оттуда – из Польши. Ее на самом деле зовут Беата, но мы вместе решили, что Бетти лучше звучит, правда?

Служанка одобрительно кивнула, а Сапожников подумал, как здорово все сложено в головах у американцев: Россия и Польша для них одна страна, поменять имя женщине, чтобы лучше звучало, – запросто. И это ведь не какие-нибудь необразованные простолюдины, а интеллектуальная элита страны. Что же думают простые граждане Америки об окружающем их мире?

После бульона принесли мясо и курицу, но у Михаила Петровича в это время в организме уже наступало биологическое утро, и есть он больше не хотел.

– Покажите мне, пожалуйста, ваш дом, – обратился Сапожников одновременно к Софи и Речел, – а то я так быстро по приезде улегся спать, что ничего не видел.

– С удовольствием! – воскликнула Софи. – Пойдем скорее.

Ей не терпелось оказаться наедине с любимым мужчиной. Но не тут-то было – Речел прытко поднялась с места, взяла Михаила за руку и потянула к выходу из столовой. Они прошли через холл, оказались в огромной гостиной, рядом были сигарная комната, выход к бассейну, малая столовая и еще куча каких-то помещений.

– Сколько же в доме комнат? – поинтересовался Сапожников.

– Здесь, внизу, – восемь, нет, девять: кухня, столовая, большая и малая гостиная, барная, комнаты для гостей и прислуги. Наверху у нас четыре спальни с санузлами и гардеробными. Ну, вот, пожалуй, и все!

– Как все? – удивился Михаил Петрович и добавил как бы невзначай: – А где же творит нобелевский лауреат?

Женщины переглянулись, возникла натянутая пауза, и Речел пояснила:

– Кабинет расположен на первом этаже, но Мэтью не любит показывать его кому-либо. Правда, я думаю, что он сделает исключение для школьного товарища.

Кабинет Липсица был расположен рядом с холлом. Речел открыла дверь, заглянула в комнату, махнула рукой, приглашая Сапожникова войти. На столе и на полках царил творческий беспорядок. Помещение было квадратное с двумя большими окнами и стеклянной дверью.

– Эта дверь во двор; минуя холл и главный подъезд, Мэтью любит выходить во двор и, прогуливаясь, решать свои задачки.

– Здорово! Я ему завидую, – искренне произнес Сапожников.

В эту минуту у них за спиной появился Липсиц, внешне даже не пытавшийся скрыть недовольство тем, что в его вотчину вторглись посторонние. При этом он сдержался и не произнес ни слова укора, а только буркнул:

– Что здесь может быть интересного? – и после непродолжительной паузы предложил: – Пойдемте лучше выпьем еще по бокалу вина!

Сапожников поставил будильник на три часа, но как оказалось, этого можно было не делать, потому что проснулся он сам за полчаса до планируемого подъема. Надел джинсы, рубашку навыпуск: если вдруг кого-нибудь встретит, то его небрежный вид должен был показать, что ему не спится и он просто бродит по дому.

Кабинет Моти в темноте нашел сразу, осторожно открыл дверь, так же без шума ее притворил и на цыпочках направился к рабочему столу, на котором стоял компьютер. Тусклый свет, идущий со двора и проникающий в кабинет через окна и дверь, помогал ему ориентироваться. На всякий случай Сапожников прихватил с собой маленький фонарик и теперь включил его, чтобы не наткнуться на какой-нибудь предмет мебели.

Но не успел он сделать трех шагов, как в комнате вспыхнула яркая люстра и перед ним предстал сам хозяин дома Мэтью Липсиц, сидящий в кресле перед компьютером.

Глава 13

Снег в Берлине выпадал довольно часто, может быть, реже, чем в городе детства Борна – Бреслау, но все равно он не был неожиданностью для местных жителей. Сегодня, в день встречи Борна и Эйнштейна, на улицах города лежали сугробы из выпавшего вчера снега да посвистывала метель.

Макс довольно хорошо знал Альберта Эйнштейна, впервые услышав о нем в университете в Бреслау в 1905 году, где вместе с Борном работала группа молодых физиков, внимательно следившая за трудами Эйнштейна. Именно благодаря коллегам Борн узнал о статье Эйнштейна по теории относительности и сейчас, через четыре года, был одним из ярых сторонников этого молодого направления в физике, совершившего революцию в умах пока только специалистов, но Борн не сомневался, что не за горами признание открытия и всем человечеством. В последние годы Макс и Альберт обменивались письмами и периодически встречались на конференциях.

Сегодня в университете Фридриха Вильгельма состоялось выступление Эйнштейна, которое уже традиционно было встречено овациями одних и затоптано и освистано другими. Из-за столь нервной обстановки Макс не решился обсуждать волнующую его тему, связанную с записями Минковского, прямо в аудитории, предложив погулять и подышать свежими зимними ароматами в городском парке. Эйнштейн сделал недовольное лицо; для него, проведшего большую часть своей жизни в Швейцарии, на юге Германии, и недолго в Италии, снег на улицах являлся преградой, ограничивающей возможность мерных прогулок на свежем воздухе, а кроме того, до парка следовало добираться по морозу на трамвае.

– Лучше сядем где-нибудь поблизости в ресторанчике. Согреемся, выпьем по бокалу горячего глинтвейна, а заодно и обсудим вашу серьезную проблему, – предложил Эйнштейн.

– Я думал, что после лекции вам и без согревания глинтвейном должно быть жарко.

Эйнштейн посмотрел на Борна непонимающим взглядом, потом улыбнулся:

– А-а, вы об этих… больных людях. Знаете, меня всю жизнь кто-то хотел освистать. Сначала я переживал, пытаясь доказывать, что оппоненты не правы, а потом понял, что лучше их просто не видеть. Они для меня не существуют.

Коллеги, выйдя из университета, прошли по Унтер-ден-Линден и, не выбирая, устроились в первом попавшемся ресторане. Альберт заказал бокал глинтвейна и сосиски. Макс очень нервничал перед встречей, поэтому есть ему не хотелось, и он попросил официанта принести только глинтвейн. Эйнштейн приложил к бокалу с горячим напитком руки, согревая их после мороза. Борн машинально сделал то же самое и наконец приступил к изложению проблемы, решение которой зависело от Эйнштейна.