Падающие в небеса - Азарий Лапидус

– Лучше сядем где-нибудь поблизости в ресторанчике. Согреемся, выпьем по бокалу горячего глинтвейна, а заодно и обсудим вашу серьезную проблему, – предложил Эйнштейн.

– Я думал, что после лекции вам и без согревания глинтвейном должно быть жарко.

Эйнштейн посмотрел на Борна непонимающим взглядом, потом улыбнулся:

– А-а, вы об этих… больных людях. Знаете, меня всю жизнь кто-то хотел освистать. Сначала я переживал, пытаясь доказывать, что оппоненты не правы, а потом понял, что лучше их просто не видеть. Они для меня не существуют.

Коллеги, выйдя из университета, прошли по Унтер-ден-Линден и, не выбирая, устроились в первом попавшемся ресторане. Альберт заказал бокал глинтвейна и сосиски. Макс очень нервничал перед встречей, поэтому есть ему не хотелось, и он попросил официанта принести только глинтвейн. Эйнштейн приложил к бокалу с горячим напитком руки, согревая их после мороза. Борн машинально сделал то же самое и наконец приступил к изложению проблемы, решение которой зависело от Эйнштейна.

– Альберт, вам, наверное, интересно, почему я просил вас о встрече наедине? – Эйнштейн ничего не ответил, но с интересом посмотрел на Борна, и тот продолжил: – Возникшая проблема связана с именем профессора Минковского. Вернее, с трудами, оставшимися после его смерти. Необходимо просмотреть записи профессора и по возможности опубликовать их.

Эйнштейн удивился. Он, конечно, переживал в связи со скоропостижной кончиной Минковского, но не представлял, чем может быть полезен коллеге в этом вопросе.

– Макс, я не знаю, смогу ли вам помочь. Ведь речь идет о серьезных математических работах, а я, как вам известно, не являюсь большим экспертом в этой области. Я не знаю, приходилось ли вам слышать об этом, но Минковский даже не скрывал, что считал меня прогульщиком его лекций в политехникуме в Цюрихе.

– Да, Герман запомнил вас как отлынивающего от посещений занятий студента, но это было давно.

– Вот видите, Минковский даже от вас не скрывал этого факта, – улыбнулся Эйнштейн. Он знал, как много сделали труды Минковского для доказательства жизнеспособности эйнштейновской теории относительности. Может быть, благодаря работам покойного профессора теория обрела строгую форму, позволяющую вести бескомпромиссную борьбу с многочисленными оппонентами и ретроградами в физике. Но браться за работу с наследием Минковского Эйнштейн не решался: – Откровенно говоря, я не понимаю, почему ваш выбор пал на меня? Ведь в Геттингене великолепная математическая школа, возглавляет которую профессор Гильберт. Как я понимаю, именно он организовал работу с материалами покойного, и он мог бы подобрать более достойную кандидатуру, чем я.

– Альберт, во-первых, вас назвал именно Гильберт, а во-вторых, мы бы хотели попросить вас поработать с материалами, связанными только с физическими исследованиями Минковского, которыми он занимался последние пару лет на стыке с вашими работами.

Глаза Эйнштейна заблестели, а рот расплылся в известной Борну шкодливой детской улыбке, что означало: «мне интересно». С таким же выражением лица он решал задачки по физике, боролся со свистунами в аудитории или писал ответные статьи на опровержения ничего не понимающих оппонентов. Альберт отличался от миллионов людей, живущих на планете, тем, что мог видеть и материализовывать понимание окружающего мира, отличное от уже сложившегося. Какую пользу это принесет человечеству в будущем и принесет ли вообще, никто не мог предположить. Сегодня, напротив, из разных уголков научного мира раздавались недовольные голоса непонимающих коллег, утверждающих, что все создаваемое Эйнштейном чушь и бессмыслица. К ним присоединялись пусть и немногочисленные, но очень агрессивно настроенные группы молодых людей, видящих в происходящем только одно: угрозу чистоте германской расы. Чем могли угрожать им открытия евреев Эйнштейна и Минковского, они толком объяснить не могли, но старшие товарищи порекомендовали «быть против», и теперь молодежь систематически выплескивала свои эмоции на лекциях и семинарах ученых.

– Хорошо, я согласен работать с вами. Что мне нужно делать?

Борн удовлетворенно выдохнул. До последнего мгновения он опасался, что Эйнштейн откажется, и тогда придется обращаться к кому-нибудь другому, способному справиться с поставленной задачей, а таких людей Макс не знал. Он, опасливо оглядевшись по сторонам, открыл портфель, достал оттуда большую тетрадь в темно-коричневом кожаном переплете и протянул ее Альберту.

– Почему вы так подозрительно оглядывались по сторонам? – спросил, улыбаясь, Эйнштейн, но улыбка моментально слетела с его лица, когда он увидел, что после этого вопроса Борн стал еще серьезнее.

– Здесь, Альберт, и кроется одна из причин, по которой мы решили просить вас о помощи. Кто-то пытается похитить труды, оставшиеся после смерти Минковского. Даже в дом к его вдове залезали. Судя по всему, ищут работы последних лет, так или иначе связанные с вашими исследованиями…

Эйнштейн прервал Борна:

– Но почему они у меня не ищут?

– Не могу ответить на этот вопрос, но думаю, что, может быть, скоро влезут и в вашу квартиру, а кроме того, извините меня, ваши работы очень трудны для понимания даже многим ученым, в отличие от математической формализации работ Минковского. И наконец, у вас ведь швейцарское гражданство, а преследователи, насколько я понимаю, борются за чистоту рядов именно в Германии.

– Странные вещи вы рассказываете. Если бы я не был хорошо знаком с Гильбертом и не знал вас, то подумал бы, что скорее ваши поступки больше напоминают мне сумасшествие, чем действия оппонентов.

Борн укоризненно покачал головой:

– Вы не правы, Альберт. Ведь на ваших публичных лекциях довольно часто раздаются свист и постукивание ногами. У вас не возникает мысли, что за всем этим кто-то стоит, тот, кто способен стать реальной угрозой для развития человечества?

– Конечно, нет. Десяток психов не могут представлять опасность для эволюционного движения цивилизации, в котором мы с вами ежесекундно принимаем участие, направляясь только вперед. Скорость его определяете вы, я и многие наши друзья, а не горстка накурившихся опия идиотов.

– Хочется верить! – Борн устало потер глаза.

Он не собирался дальше продолжать дискуссию, хотелось быстрее передать тетрадь Эйнштейну и на ближайшем поезде уехать в Геттинген, но ему вспомнилось испуганное, беззащитное лицо Августы Минковской в ту минуту, когда в кабинете покойного мужа обнаружилась пропажа. Поэтому Макс решил добавить еще несколько слов на эту тему.

– Дай бог, чтобы вы оказались правы, но я не удивлюсь, если очень скоро этот, как вы выразились, «десяток психов» сожжет в университетском дворе наши книги, а нас выгонит из Германии.

– Чушь! Сейчас на дворе двадцатый век, а не мракобесное Средневековье! – воскликнул Эйнштейн. – Я сам был третируем моими профессорами, которые не любили меня из-за моей независимости и пытались закрыть путь в науку, но это совсем другое, нежели то, что говорите вы. Все, достаточно фантазировать, давайте перейдем к реалиям. Что я должен сделать?

Борн, довольный, что наконец появилась возможность закончить неприятную тему, с радостью перешел к обсуждению работы с наследием Минковского: – Посмотрите тетрадь, которую я вам передал. Вы увидите записи профессора. Далее на их основе я сделал анализ о собственной энергии электрона при ускоренном движении, для которого можно указать точное решение.

– Это интересно, – произнес вслух Эйнштейн так, как будто разговаривал сам с собой.

– Вот видите! Поэтому мы с профессором Гильбертом и решили предложить вам познакомиться с материалами Минковского. Замечательно, если удастся сделать новую статью, если нет, то используйте материалы по вашему собственному усмотрению.

– Это интересно, – вновь сказал Эйнштейн, и Борн не понял, слышал ли Альберт его последние слова.

От своих друзей Макс знал, что, если Эйнштейну приходит в голову какая-то мысль, он перестает замечать мир вокруг себя, погружаясь в свое собственное не доступное ни для кого пространство. Особое состояние аутизма, из которого через определенный промежуток времени Альберт возвращался и продолжал быть обычным, может быть, немного странноватым человеком.

Прошло несколько минут, прежде чем Эйнштейн как ни в чем не бывало спросил:

– Что вы ожидаете увидеть по результатам моей работы?

– Абсолютно ничего. Если получится выпустить какие-нибудь материалы памяти Германа Минковского, будет замечательно, нет – тоже не страшно. Главное, чтобы вы могли воспользоваться идеями покойного профессора.

– Я понял. Конечно, я помогу вам, и надеюсь, получится интересный материал. Но не обещаю, что это произойдет достаточно скоро, поскольку я получил предложение занять должность ординарного профессора в Цюрихе и сейчас должен буду сосредоточиться на своем курсе.