Собрание сочинений. Том 6 - Петр Павленко

Немало русской крови и русского пота пролито в горах Крыма. Мы живем на костях своих предков в самом точном и узком смысле понятия этого, ибо таких жертв, какие несла Россия за Крым, не несла она ни за одну свою область.

А что мы знаем о Крыме?

Литература о нем огромна, но эта литература, главным образом научная, историческая или узко специальная, не многим доступная, да не всем и интересная.

Художественные произведения о Крыме разбросаны (а пора было бы свести их в нечто хрестоматийное!), да тоже как-то сразу и не сообразишь, какие же это произведения и чьи они.

Одна из первых пьес Ломоносова была посвящена крымской теме.

Одна из первых советских книг — «Падение Даира» А. Малышкина — также посвящена Крыму.

Писали о Крыме Пушкин, Вяземский, Веневитинов, Некрасов, Мицкевич. Отразился Крым в прекрасных незабываемых вещах А. П. Чехова, в рассказах Горького, Бунина, в очерках и рассказах Куприна.

Крымские вещи Сергеева-Ценского должны занять почетное место на книжной полке. Сергеев-Ценский весь и целиком создан Крымом, как художник, и — осмелюсь сказать — не был бы Сергеевым-Ценским, живи он вне Крыма.

Его огромное и яркое дарование, сразу всех обрадовавшее при своем появлении в русской дореволюционной литературе, по своей природе южное. Муза Ценского — крымчанка, у нее загорелые руки, ее лицо потрескалось от солнца и ветра, а ноги загрубели от каменистых дорог, она любит соленую хамсу, и молодое вино, и копченую султанку, и мидии, она умеет управлять парусом, но не боится и коня.

Муза Ценского подсказывает писателю портреты своеобразных людей труда, людей самых, казалось бы, пустяковых профессий — и он находит горы интересного и необычайного в каждой, самой маленькой жизни.

Вот перед нами книга Сергеева-Ценского («Крым», том 1) с двенадцатью произведениями, в том числе одним небольшим романом.

Первый рассказ в книге «Уголок» помечен июнем 1905 года в Алуште, последний — «Память сердца» — 1934 годом и тоже в Алуште. Таким образом, в книге проходит крымская жизнь такою, какою видел ее автор в течение добрых тридцати лет. Согласитесь, это редкий случай постоянства, тем более редкий, что автор нам известен как романист широкой темы, а совсем не областник, которого можно было бы обвинить в нарочитом пристрастии к своему «углу».

Но, с другой стороны, можно ли было требовать, скажем, от Айвазовского, чтобы он не писал моря, а писал горы, в то время как он был изумительным маринистом?

И если бы С. Н. Сергеев-Ценский ничего в своей жизни не написал, кроме рассказов о Крыме, ни удивительной повести «Движение», ни «Севастопольской страды» (хотя ведь это тоже — Крым), мы должны были бы быть благодарны ему за то лишь, что он открыл нам крымскую природу так же, как русскую открыл художник Левитан.

Я не знаю никого другого, кто бы писал о море и горах с такою расточительностью, как Ценский. По-моему, у него больше ста описаний моря — и ни одного повторяющегося.

У него нет скучных описаний природы, таких, которые читатель опускает, потому что не переживает их. Когда Ценский пишет, какое стояло солнце, то — честное слово — я могу поверить тому, что читатель на Дальнем севере улыбнется от радости, от тепла в душе.

Ценский несравненный пейзажист и знает свою силу. Отрывки из его пейзажей хочется цитировать и заучивать наизусть, так они законченно цельны, так они по-настоящему красочны.

Впрочем, Ценский пишет — это давно известно — не пером, а кистью, и не чернилами одного цвета, а подлинными красками, и его рукописи, вероятно, похожи на палитры художников, заляпанные самыми необычайными пятнами.

Вот, например:

«Тимофей, рядом со мною, весь переливисто сияет. Ярко золотится на нем широкий соломенный бриль, парусиновый рабочий пиджак, белая жилетка и брюки — все заляпано цветными полосами и пятнами, как палитра: сорокалетние щеки его горьмя-горят, подожженные снизу длинными рыжими усами; весь он точно наскоро сколочен из каких-то нестерпимо ярких обрывков и обломков, и смотреть на него больно глазам» («Улыбки»).

Мне кажется, так именно или очень похоже на Тимофея должен выглядеть и сам Сергей Николаевич Ценский — яркая палитра живого русского языка.

А вот другое место о Тимофее:

«Я смотрю на Тимофеевы глаза, усы и щеки, на колючий широкий подбородок, на низковатый морщинистый лоб, вижу, как все это движется, живет, вкладывается целиком в каждое его слово, и как-то становится все страшно внимательным в моей душе, точно я никогда не видел, как смеются и говорят люди; и слова его для меня не слова: я их осязаю, вижу, и, боясь, как бы не порвалось их цветное кружево, я говорю…»

И мне жаль, что это написано о Тимофее, потому что отлично относится опять-таки к самому Ценскому и похоже на отношение к нему читателей.

А какой он замечательный мастер диалога!

Так мало у кого разговаривают люди, как у Ценского, это язык живой, не выдуманный и главное — точный.

Тимофей-маляр говорит своим собственным языком, таким, какого Ценский уже никому больше не даст, чтобы мы навек запомнили живописнейшие рассказы Тимофея о перепелах, ястребах, дрофах, о ловле рыбы и о многом другом, неповторимые в своей прелести.

А печник Федор из рассказа «Неторопливое солнце» будет говорить уже совсем другим, хотя тоже замечательным языком, а дворник Назар из того же рассказа — опять особым, только ему присущим. И так все, кого ни возьми.

В рецензируемой книге много и отлично говорится о людях скромных профессий, и портреты этих людей, пожалуй, наиболее удачны. Штукатур Павел («Кость в голове»), специалист по проверке весов Митрофан («Воронята»), рыбник Пискарев («Конец света») и земледелец Пантелеймон Дрок («Маяк в тумане») не написаны, а как бы изваяны из камня — их не забудешь, не спутаешь с другими, они не устаревают в памяти.

Данный через простых людей Крым рисуется нам с той стороны, с какой мы его меньше всего знаем, — со стороны будничного быта.

Что такое Крым со стороны нездешнего человека?

Здравница, курорт, веселое место, где все отдыхают и все временное. А на самом деле курорты Крыма и курортный быт Крыма не самое главное и далеко не самое типичное. В Крыму, как и в других областях советской страны, идет обычная трудовая жизнь с ее обычными интересами, маленькими страстями, радостями и огорчениями — и этой жизни посвящает свое пристальное внимание Сергеев-Ценский.

Природа и человеческая речь — два увлечения Ценского. Глаз и ухо художника ловят самые тончайшие оттенки цвета и самые нежные обороты слова и передают их с исключительной, ни у кого другого не повторяющейся остротой.

Старшее поколение наших писателей, работавших в одну пору с Алексеем Максимовичем Горьким, было очень сильно в передаче человеческой речи, но и среди сильнейших мастеров, среди замечательнейших богатырей горьковского цикла уменье Сергеева-Ценского поймать на слух и — не извратив — передать витиеватое, узорное, путаное речение русского простого человека всегда выделялось своим своеобразием, своей «хваткой».

Издание «Крыма» Сергеева-Ценского можно приветствовать, таким образом, со всех точек зрения. Эту книгу большого мастера слова прочтет любой и за пределами Крыма.

Выход сборника произведений Сергеева-Ценского, касающихся Крыма, является заметным литературным событием.

Но, кроме того, у нас в Крыму, на юной родине многих тысяч советских людей, собравшихся из разных углов советского государства, издание «Крыма» открывает, по сути дела, галлерею книг на ту же тему писателей старшего поколения и начинает своеобразную библиотеку произведений современных писателей о своем крае.

Книга Ценского нужна. Ее будет интересно читать и перечитывать. Есть чему и поучиться в ней.

Крымское областное издательство отлично поступило, начав свою деятельность именно с книги Сергеева-Ценского. Ее выход за номером первым (если это даже не так фактически, то все же ее следует считать первой качественно) невольно гарантирует издательство от возможного снижения художественного уровня в дальнейшем. Если же гарантировать сие не удастся, сравнение этой удачи с последующими неудачами будет особенно чувствительно для самолюбия молодого издательства, и оно, наверное, постесняется издавать плохие книги.

Иначе быть не может.

1945

Дети и мы

Кто отвечает за воспитание? Школа? Разумеется, она. Но одна ли она? Конечно, нет. Мы все за детей ответственны в одинаковой степени, включая даже и тех бездетных, которые со временем могут сделаться отличными воспитателями, если не своих кровных, то по крайней мере чужих ребят.

Само собой разумеется, что школа и педагоги ответственны, как у нас говорят, в первую очередь. Однако эта так называемая первая очередь весьма условна. Педагог общается со своим воспитанником четыре — шесть часов в день. Остальное время ребенка распределяется между родителями и товарищеской средой, так что, естественно, намечается треугольник — школа, семья, товарищи. Три школы. И, на мой взгляд, самая младшая школа это та, куда ребенок ежедневно отправляется за получением своих пятерок или единиц. Семья — школа более крупного масштаба, а товарищеская среда — самая большая школа.