Собрание сочинений. Том 6 - Петр Павленко

События романа так тесно увязаны с ходом обороны Порт-Артура, что она становится фундаментом всего повествования, она драматизирует отношения между людьми, для которых жизнь — это защита крепости. Автор ведет читателя от события к событию, начиная от 27 января по старому стилю, когда подорвались на минах броненосцы «Ретвизан», «Цесаревич» и крейсер «Паллада», и кончая 20 декабря, когда состоялась сдача крепости предателем и изменником Стесселем.

Книга А. Степанова становится как бы эмоциональным путеводителем по дням Порт-Артура. В ней, помимо основных персонажей романа, проходят и все исторические деятели порт-артурской трагедии. Нет ни одного более или менее значительного факта из летописи осады, о котором автор забыл бы упомянуть в той или иной связи со своими основными героями.

Атаки японских брандеров, высадка первого японского десанта, отступление войск изменника Фока к Цзинь-Чжоу и оставление им Дальнего, бои за гору Высокую, атака на Зеленые Горы, контр-апрошные работы впереди Китайской стены, закладка минных галлерей, изобретение порт-артурцами сухопутных мин и митральез — нет, повторяем, ни одного значительного факта, который бы не нашел отражения в книге, самое заглавие которой как бы подчеркивает, что автор ставил своей задачей не просто воспроизведение характеров и типов той эпохи, но имел в виду главным образом восстановление подлинных событий обороны Порт-Артура.

Множество картин, нарисованных автором, убедительно показывают нам, что в Порт-Артуре был побежден не русский солдат, не великий наш народ, а прогнивший царский строй. Русские солдаты стойко и до конца защищали крепость, но их предали генералы-царедворцы, сиятельные изменники, титулованные лежебоки и бездарные начальники.

«Порт-Артур» построен автором как историческое повествование, главным стержнем которого является осада крепости. Книга раскрывает перед нами мир воинской доблести и отваги, самопожертвования одних и наглой измены других в суровый канун событий 1905 года. Перед нами встает во весь богатырский рост личность героя Порт-Артура генерала Кондратенко. Автор нашел верные краски для этой незаурядной фигуры. Вместе с лучшими представителями тогдашнего русского флота мы, читатели книги, от всего сердца переживаем их стыд за своих бездарных и трусливых начальников, погубивших 1-ю Тихоокеанскую эскадру. Мы погружаемся в далекий от нас и чужой, а для молодежи и совершенно неизвестный мир царизма. Мы чувствуем, что не страна была разбита, а ее бездарный и насквозь прогнивший режим.

Читая книгу А. Степанова, невольно переносишься в наши дни. Читатель, перевертывая последнюю страницу исторического повествования А. Степанова, подумает о великой силе советского строя, преобразившей нашу страну и сделавшей невозможным повторение Порт-Артура. Именно к такому политическому итогу подводит нас книга Степанова, и в этом ее идейно-воспитательное значение.

Когда свободный народ сам правит страной и выступает на защиту своей чести и независимости, тогда совершаются чудеса, и вместо порт-артурской трагедии наша родина вписывает в летопись своей славы Сталинград и Ленинград. Объяснение этих чудес нужно искать в том монолитном морально-политическом единстве, которое царит в нашей стране. Оно является лучшим памятником всем безвестным героям Порт-Артура, честно сложившим голову за) славу и мощь, своего отечества, в которое они верили даже в час горьких и тягостных неудач.

1944

Могучий художник

Прервалась жизнь замечательного художника слова. Замер звучный ключ русской речи, со стремительной силой вливавший свою кристально-чистую влагу в океан нашего искусства. Тридцать пять лет звучала музыка его книг, и как много оставила она в нашей памяти — и все же не все сказала нам, что должна была сказать, что обещали нам последние страницы его недописанной книги о Петре, о России, о глубоких корнях широкой, просторной русской жизни, о богатейшем русском характере, о нашей скромно-прекрасной, и молчаливо-выразительной, и сдержанно-стихийной природе.

Алексей Николаевич Толстой появился в русской литературе всего спустя пять лет после Антона Павловича Чехова, в годы ослепительной славы молодого Максима Горького, и сразу же, с первых своих литературных шагов был замечен и никогда уже более не выпадал из поля зрению русского, а затем и зарубежного читателя. Литературный путь его шел неуклонно в гору: он брал темы трудней и сложней, он с каждою новою книгой проявлял все более высокое мастерство, упрямо расширяя поле своей творческой битвы.

Он начал со стихов и легко перешел к бытовой прозе. Его «Хромой барин» и «Заволжье», написанные в дни, когда примерно о том же писал такой крупнейший стилист, как Иван Бунин, а жанр бытового рассказа искусно формировал Куприн, были книгами автора не начинающего, а как бы свершающего давно в нем назревшее и выношенное.

Он сразу начал как мастер, пройдя в себе путь ученика. Он попробовал свои силы в драме — и без блужданий и неудач оказался недюжинным драматургом.

В дни прошлой войны с немцами он — журналист.

От рассказа к повести, от повести к роману стремится его ненасытная душа художника. Он хочет писать все — и рассказы, и пьесы, и сказки, и публицистику. Его увлекает роман бытовой, жанровый, но в той же мере влечет его и соблазнительная ширь истории, и роман приключений, и фантастическая повесть, и он пишет трилогию «Хождение по мукам», пишет «Петра», пишет «Аэлиту», «Гиперболоид инженера Гарина», пишет «Черное золото», редактирует русские сказки, создает новый для себя во всех смыслах — и главным образом в социальном смысле — роман «Хлеб», работает на театре и в кино. Он не знает деления на высокие и низкие жанры литературы, он ни от чего не отказывается и ничего не боится. Это былинный Василий Буслаев в русской литературе, разудалый молодец бесшабашной удали и жадной творческой силы. Его плодовитость огромна. Его интерес к жизни и темам литературы всеобъемлющ и не убывает с годами. Для него не существовало слов: «не мой жанр».

И в этом стремительном, как Волга, разбеге — тончайшее искусное письмо, с годами все прозрачней, уж не письмо, а словопластика. Годами лепятся фигура Петра, образ России, прорубающей окно в Европу, и с годами мужают они на страницах Алексея Толстого, где, кажется, каждая запятая осязаемо барельефна.

Отечественная война порождает в Алексее Толстом неукротимый дух бойца. В нем просыпается волгарь. Его статьи 1941–1942 годов, в дни обороны Москвы, незабываемы по тяжелой богатырской силе, по звучности зова, по языку, торжественно величественному, как клятва в разгар сражения. Богата впечатлениями была его жизнь. И круто, по-русски правил он ладьей своей.

Тридцать пять лет шла Волга его жизни. Тридцать пять лет провел он в строю, как созидатель характеров и картин русской природы. И так уж скроен человеческий мозг — казалось, веку не будет этой реке и всегда будет звучать голос Толстого, и всегда будут рождаться его книги.

И вот — Алексей Николаевич Толстой, могучий художник, умер. Мы без него беднее на одну чудесную, полную глубоких и дерзновенных замыслов голову. Но сквозь боль обиды за утрату кто не скажет: как длинна, как прекрасно длинна была эта неукротимая жизнь, которая оставила после себя след на столетие вперед! Прожив мало, но свершив много, он долго будет жить среди нас и, пережив нее бренные сроки, еще заглянет в далекое будущее своими уже перешагнувшими через смерть книгами.

1945

Поэзия и жизнь

Поэт Эффенди Капиев написал книгу о живом поэте, не назвав имени своего героя. Читатель, однако, сразу угадывает его, и предисловие автора, являющееся, как всякое предисловие, попыткой оправдать задуманное, нисколько не обманывает читательского чутья.

«Автор ставил перед собой дерзкую задачу — показать через поэта прозу жизни, ее течение и будничный колорит», — говорит Капиев, а читатель находит в его книге как раз противоположное — показ через прозу жизни, ее течение и будничный колорит личности поэта, и именно это-то он и признает за своевольную и дерзкую задачу, и именно под этим углом зрения с живою благодарностью прочтет повествование, чувствуя, что прав был автор, сказав: «Бывает довольно и капли, чтобы ощутить в ней соленый привкус моря».

Эффенди Капиев был фигурой чрезвычайно своеобразной в русской советской литературе. Горец, он писал по-русски. Русский по своей культуре, он был весь во власти древней горской поэзии, и его литературный вкус, не пренебрегавший Байроном и Стендалем, не чуждавшийся старой иранской поэзии, но выросший и окрепший на русском стихе от Пушкина до наших дней, всегда склонялся к волшебной чистоте устной народной песни — горской песни.