Германия на заре фашизма - Андреас Дорпален

Зельдте знал, что его слова – пустая угроза. Хотя на «Стальной шлем» не повлиял общий упадок военизированных организаций, напротив, он заметно вырос благодаря притоку новых членов из исчезнувших лиг и союзов, он все равно находился не в том положении, чтобы навязывать свою волю нации. Если он хотел получить влияние, это следовало делать в рамках республики. «Давайте войдем в государство», – предложил лидер «Стального шлема» в своем публичном обращении. Если национальные организации обретут контроль над государством, они смогут формировать политику так, как того требует их сознание. Форма государства больше не важна для «(национального движения»; оно приняло существующее государство, поскольку никто не может изменить его, только игнорируя. Лично он, заявил оратор, является убежденным монархистом, но монархию невозможно восстановить, если к этому не стремится большинство населения, – монархии «милостью Божьей» быть не может. Члены «Стального шлема» должны смотреть вперед, а не оглядываться назад. А это значит, заключил Зельдте, что «<Стальной шлем» будет преследовать свои цели не как военизированная организация, а как политическое национально – освободительное движение. Организация начала участвовать в выборах и предложила поддержку партиям, желая гарантировать своим членам «(безопасные» места в партийных избирательных списках.

Немецкой национальной партии тоже пришлось «понизить планку», пересмотреть свои взгляды и политику. В июле 1926 года Вестарп сообщил Гинденбургу, что партия готова оказать помощь в формировании нового правительства, если он считает это нужным, и даже может оставить на своем посту Штреземана. Ежегодный партийный съезд также предложил сотрудничество с новым несоциалистическим правительством, делая вид, что идет на это абсолютно добровольно. Участие в правительстве могло помочь трансформации республики в авторитарное государство, подобное старой монархии, и такое развитие событий было куда более предпочтительным, чем действительное возвращение императора. Лидеры националистов принялись настаивать на ликвидации статьи 54 Веймарской конституции, устанавливавшей зависимость правительства от доверия рейхстага, и на ежегодном съезде в 1927 году партия сделал это требование частью своей официальной программы. «Безотносительно ее монархистских убеждений» партия теперь отдавала предпочтение конституционным дополнениям, направленным на ограничение прав рейхстага и парламентов отдельных государств, с соответствующим увеличением прав рейха и президентов. Президент рейха должен был также стать главой Прусского государства, а рейхсканцлер совмещать обязанности свои и прусского рейхскомиссара. Восстановив таким образом отдельные административные черты старой бисмаркской империи, исполнительная ветвь обретала прежнюю власть.

Целесообразная мера – изменение тактики немецких националистов – не подразумевала принятия демократической республики. И заслуги Гинденбурга в этом изменении не было – разве что косвенное. Некоторые обозреватели видели в нем результат желания маршала служить республике: правые выдвинули его на пост президента и теперь были вынуждены его поддерживать. Как писал один из депутатов от националистов, «нация попросту не поняла бы, если бы из – за своих основных принципов немецкие националисты при каждом повороте покидали человека, так много сделавшего для отечества». Однако нет никаких свидетельств, что это соображение имело какое – то значение для немецких националистов или для «Стального шлема». Напротив, если эти группировки принимали решение о перемене, то эта перемена вдохновлялась, по крайней мере частично, «вызывающими разочарование действиями Гинденбурга». Когда маршал не смог ограничить парламентскую систему, они сделали вывод, что не станут брать эту задачу на себя. Но поскольку республика стала менее уязвима, атаки следовало предпринять изнутри. Также существовала надежда, что, приняв эту стратегию, они окажут давление на президента, который не станет инициировать какие – либо изменения по собственной инициативе, чтобы дать свое имя и авторитет их усилиям.

Республиканские лидеры не делали систематических попыток использовать явную консолидацию республики, чтобы повлиять на него. В какой – то мере это было вызвано их неспособностью понять стержневой роли президентства, так же как и недостатком контакта с Гинденбургом. Они чувствовали его недоступность для себя, как физическую, так и умственную, – чувство, несомненно усиленное отчетливым сознанием своего более низкого социального положения. В отличие от людей вроде Вестарпа, Тирпица или Ольденбург – Янушау большинство республиканских лидеров так никогда и не преодолели раболепства в его присутствии, а это мешало им излагать свои взгляды в нужном свете.

Эта трудность еще более усиливалась внутренней неуверенностью умеренных буржуазных партий, что удерживало их от поддержки Гинденбурга в его осторожных попытках сотрудничать с республикой. Упадок демократической партии и напряженная внутренняя борьба внутри Немецкой народной партии Штреземана являлись свидетельством этой неуверенности. Она отчетливо проявлялась и в партии «Центра», объединенной общими культурными и религиозными ценностями католического вероисповедания и являвшейся одним из столпов республики. Состав партии был социально и экономически гетерогенным и включал как монархистов, так и республиканцев. Чтобы удовлетворить интересы столь разнообразных групп, было необходимо избегать окончательных обязательств. Поэтому лидеры партии отклонили требования левого крыла центристов назвать себя республиканской партией и продолжали настаивать, что партия «Центра» является конституционной, готовой сотрудничать с любым законным правительством, и не связана с какой – либо особой формой правления. Следует признать тот факт, что партия «<Центра» не входила в число партий – защитников республики, также она не хотела, да и не могла противодействовать антиреспубликанскому давлению на Гинденбурга.

При таких обстоятельствах социал – демократическая партия, единственная крупная партия, безоговорочно поддерживавшая республику, могла бы счесть своей основной задачей укрепление и защиту демократических республиканских институтов, активно участвуя в правительстве (во всяком случае, это было бы разумно). Тем не менее за исключением двух небольших промежутков – в 1921–1922 годах и в 1923 году – партия в период между 1920 и 1928 годами не входила в состав ни одного правительства рейха. Частично это объяснялось яростной оппозицией националистов и большей части Немецкой народной партии, которые отказывались работать с социалистами. Но социалисты и сами никак не могли решить, хотят ли они приобрести влияние, войдя в правительственную коалицию с буржуазными партиями, но ценой отказа от части социальных требований, с риском утратить часть своих членов, которые перейдут к коммунистам. Или же они желают отстаивать свою программу и оставаться в оппозиции, лелея надежду, что когда – нибудь потом они смогут войти в правительство на более благоприятных условиях. Ожидание такой возможности, безусловно, было связано с риском, потому что, если националисты войдут в правительство раньше, республика, скорее всего, станет еще дальше от надежд и целей социалистов. Рудольф Хильфердинг – главный партийный теоретик – сформулировал эту дилемму так: «Немецкие националисты всячески пытаются войти в правительство. Перед социал – демократами теперь стоит вопрос, сумеют ли они предотвратить участие националистов в правительстве, чтобы и дальше проводить республиканскую политику. Причем сделать это необходимо такой ценой, чтобы оправдать тяжелую ответственность, связанную с участием в правительстве, и получить одобрение рабочего класса. Ответ будет зависеть от вклада, который партии, занимающие среднюю позицию, хотят внести в политику республики».

Не приходится сомневаться, что сам Хильфердинг не слишком стремился к участию социал – демократов в правительстве. И он был не один такой. Пауль Лёбе – президент рейхстага от социалистов – тоже настаивал, чтобы партия сосредоточила свои усилия на реализации своей экономической и политической программы, поскольку республика уже твердо стоит на ногах. Теперь формулировка основной идеи изменилась: не «республика против монархии», а «капитализм против социализма». Поэтому пребывание в оппозиции более соответствовало партийным целям, чем вход в коалицию с буржуазией. Большинство партийных лидеров разделяли эти взгляды. В таком отношении, конечно, присутствовал элемент менталитета классовых борцов, но также нельзя отрицать общее нежелание взять на себя власть и ответственность и отчасти положиться на предположительно неудержимую эволюцию, которая приведет к достижению социалистических целей.