Германия на заре фашизма - Андреас Дорпален

И снова Гинденбург положил конец мучительным переговорам. Страна наблюдала за партийными склоками с растущей тревогой, необходимость в уверенном, решительном руководстве стала безотлагательной. Казалось, обеспечить его может только Гинденбург. Показателем изменения его статуса являлось то, что в письме Марксу он больше не приглашал последнего сформировать правительство, а требовал этого. Некоторые еще более далеко идущие предложения уже лежали на его рабочем столе. Шлейхер направил ему перечень предложений, кульминацией которых явился следующий совет: если правительство большинства не сможет быть сформировано, президент предупредит все заинтересованные партии, что лично назначит правительство, включив в него людей, пользующихся его доверием, независимо от их партийной принадлежности. Причем он даст такому правительству право распустить рейхстаг, если последний его не поддержит. «Я убежден, – писал Шлейхер, – что эта процедура непременно приведет к появлению надежного и стабильного правительства или созданию необходимой атмосферы для новых выборов. Народ ценит ясную политику и твердую волю».

Начало деятельности нового правительства было неудачным. После выступлений Маркса, представившего свою программу, и Вестарпа, который от имени немецких националистов только что не извинялся за то, что принял ее, последовали гневные дебаты в рейхстаге. После своей «покаянной» речи Вестарп перешел к разъяснениям отдельных пунктов. Герард, оратор центристов, также привел много оговорок. Все же, несмотря на не слишком хорошее начало, этот кабинет оставался у власти дольше, чем все его предшественники, и сотрудничество между его членами, по свидетельству Маркса, было исключительно плодотворным. Весной 1928 года правительство ушло в отставку, побив все рекорды своих предшественников по законодательной деятельности.

Оно было особенно активно в области социального законодательства. У партии «Центра» и немецких националистов было немало сторонников из числа рабочих и служащих; чтобы сохранить их поддержку, кабинет инициировал программу социального законодательства, которую даже осмотрительная и критичная «Социалистише монатсхефте» назвала «самой полной и наиболее разумной правительственной программой, которая до сих объявлялась в рейхстаге». Среди ее главных положений были официальное установление восьмичасового рабочего дня и введение всеобъемлющей системы страхового обеспечения безработных. Гинденбургу ситуация казалась вполне обнадеживающей. Создавалось впечатление, что немецкие националисты примирились с республикой; радикалы – и левые, и правые – теряли почву под ногами, национальные волнения утихли. Неужели нация, наконец, готова к высшему единству, к которому маршал ее так долго призывал?

Увы, ответ, к сожалению, оставался отрицательным. Под внешним спокойствием продолжали бушевать старые разногласия.

Несомненно, число непримиримых врагов республики существенно уменьшилось, но многие из оставшихся продолжали занимать влиятельное положение в бизнесе и правительстве, в правоохранительной системе, школах, университетах и в промышленности. Их интересы выражал Альфред Гугенберг, располагавший обширной сетью газет и журналов.

Альфред Гугенберг, которому предстояло отныне и впредь играть воистину судьбоносную роль и чьи отношения с Гинденбургом являются важной главой в истории Веймарской республики, не поддается простому описанию. В юности, работая в государственных учреждениях Пруссии и директором на заводе Круппа, он увлекся поэзией. Его письма и статьи отражали склонность истинного поэта к стилю и ритму. Но дни, когда он заботился об эстетическом совершенстве своих творений, остались в прошлом. Теперь этот дородный человек небольшого роста, обладатель роскошных старомодных усов, являл собой воплощение мелкобуржуазного самодовольства, по крайней мере на первый взгляд. Но внешность, как известно, нередко бывает обманчивой, и под этой невозмутимой наружностью таился острый деловой ум, организаторский талант и ловкость. Все это снискало ему прозвище Серебряный Лис. К перечисленным выше качествам стоит добавить непоколебимую уверенность в своей правоте и непримиримую ненависть к республике. Эта ненависть превосходила все экономические соображения и не могла быть умиротворена материальными благами. Она уходила корнями в социальные и политические убеждения, в отказ Гугенберга принять демократический эгалитаризм конституции. Альфред Гугенберг и те, от имени кого он выступал, свято верили, что представляют социальную элиту, которая, имея образование и собственность, также обретает право вершить судьбы нации. Ими двигало стремление вернуть авторитарное государство с монархом или без него, в котором они вновь обретут привилегированный статуе. Они стремились к государству без Веймарской конституции, которая, по словам Гугенберга, обогнала все другие конституции по степени, в которой осуществляла «бред [решений] большинства». Конституция освобождала «социальную доктрину зависти, которая лишает другого человека того, что он имеет (пагубная основа сегодняшней немецкой политики)».

Лагерь Гугенберга был встревожен решением националистов войти в правительство. Он лично не присутствовал на заседании рейхстага, на котором было выражено доверие кабинету Маркса. Его отношение к этому обстоятельству выражено в письме, которое он написал графу Вестарпу в конце года: «Наша партия, по существу, является непарламентской, однако тем не менее должна действовать в парламентском государстве. Эта дилемма является фактом, о котором мы никогда не должны забывать. Такая неловкая ситуация вынуждает некоторых наших людей, по крайней мере в парламентах, принять в целом существующую парламентскую систему. Любой, кто принимает эту парламентскую систему, принадлежит с точки зрения исторической перспективы к тем [безымянным] фигурам, которые идут (или шатаются) по исторической сцене. История решит, станут ли они помощниками для тех элементов, которые полностью уничтожат Германию, или, если все пойдет хорошо, будут только извозчиками, заботящимися об их умственной работе, без каких бы то ни было творческих идей. Тот, кто верит, теоретически, в необходимость полного обновления и перестройки нашей общественной жизни, тот, кто относится с презрительным высокомерием к сегодняшнему государству и в то же время строит свое личное благосостояние и будущее на основе сотрудничества с парламентской системой, является моральным калекой. Скоро его амбиции возьмут верх над всеми теориями и убеждениями. <…> Позвольте партии жить собственной жизнью вне парламентских делегаций, пусть непарламентская партия станет совестью делегаций, которые сегодня активно действуют в различных парламентах. Тогда у нас будет хотя бы формальная демаркационная линия, от которой мы сможем вызвать к жизни и организовать силы для реальных задач партии».

Он без устали посвящал себя этим «реальным» задачам и держал читателей своих многочисленных газет и журналов в постоянном волнении, мрачно докладывая о несостоятельности правительства и коррупции. Его кампания в прессе также служила для устрашения тех, кто уже был готов принять республику. Опасаясь гнева Гугенберга, некоторые берлинские гостиницы отказались вывешивать черно – красно – золотой флаг во время официальных праздников; так же поступили отдельные банки и универмаги. Министру рейхсвера Геслеру пришлось дорого заплатить за свое «вызывающее» поведение, когда он приказал вывесить черно – красно – золотой флаг (вместе с черно – бело – красным военным флагом) на военных зданиях и личных резиденциях членов вооруженных сил, которые выразили желание вывесить флаги. В реакционных кругах начался шум, утихнуть которому не позволяли газеты Гугенберга. Неудивительно, что республиканские партии потерпели поражение, сделав попытку объявить 11 августа национальным праздником – днем провозглашения Веймарской конституции.

Гинденбург также оказался втянутым в противоборство. С момента избрания он обязательно посещал церемонии, проводимые в рейхстаге каждый год 11 августа, но Северинг в своих мемуарах поведал, как неловко чувствовал себя президент при выполнении столь очевидно республиканских функций. Тщательно подпитываемая прессой Гугенберга оппозиция правых, выступавшая против этих церемоний, лишь увеличивала смущение президента. Не радовали и нескончаемые протесты против декрета о флаге Геслера, хотя декрет касался лишь отдельных процедур, которые Гинденбург и сам выполнял, будучи президентом. И все же, учитывая отрицательную реакцию, вызванную этим декретом, маршал поспешил дистанцироваться от него. Гинденбург поручил Вестарпу сделать публичное заявление о том, что он не был информирован о приказе до его опубликования, и дал Вестарпу понять, что не одобряет его.