Так поговорим же о любви - Николай Павлович Новоселов

бодрые, жизнерадостные старцы к тому времени были пра, прадедушками и пра, прабабушками. И все жили в одном поселке, недалеко друг от друга в основном; часть « разбросана» по поселку. И если завтрак и ужин проводили в своих семьях, на обед собирались в двух домах –пра, прадедушки и старшего сына дяди Савелия, пятидесятичетырехлетнего Вадима Савельича.

Обед закончился, короткая послеобеденная молитва. Дядя Савелий отпустил малышню, «вывалили» в сенцы толпой, продолжая выяснять, кому чья очередь кататься на санках. Наказав, кому что делать, подсказав, посоветовав, по одному распустил и взрослых. Осталась мать Наташи и Наташа. Малышка все порывалась что-то спросить у матери, но не смела, говорили старшие. Мать молчком выставила её за дверь, махнув рукой –иди, потом скажешь, некогда; и принялась убирать с прабабушкой посуду, унесла маленький столик в сенцы, сдвинули большой обеденный в сторону, принесли и поставили самодельный журнальный, накрыли белоснежной скатертью и положили Библию на русском языке. Распустив взрослых, немного посидели на лавке, подождали когда управятся женщины. Братишка сидел со скучающим лицом. Баба Маша что-то шепнула молодой, та принесла с сенок бидончик, наложила меду, дала ложку и краюху хлеба, посадив за обеденный стол. Брат с вожделением принялся « уничтожать» угощение. И куда только входит, только что из-за стола? Молодая еще доложила в тарелку, посмотрев на брата вместе с прабабушкой с интересом и тревогой,–мед-то горный, не подслащенная водичка с равнин, как бы плохо не стало. Брат и эту порцию уничтожил, и посмотрел на меня « осоловело» и с «мольбой» –выручай.

–– Баба Маша, определи братишку пожалуйста на лавку, что у печки, что б теплее было. Пусть поспит – засмеялся я.

Баба Маша принесла подушку, одеяло. Голову до подушки, по моему, не донес как успокоено и довольно засопел.

–– Что же он ночью-то делал? –заинтересованно спросила молодая.

–– Да у своей подружки « пропадал». Я поздно вечером к ним зашел, родители девчонки «покатываются» от смеха, Витя с девчонкой на паласе, шашки разбросаны. Девчонка чуть не плачет, утверждая что Витя стащил пешку и она потому не смогла выиграть, Витя доказывает что он выиграл честно. А там, по моему еще и вечерний какой-то фильм был. Когда пришел не знаю, спал.

–– Был фильм, по моему где-то полвторого ночи закончился. Хороший фильм, про любовь –подытожила молодая.

Посуда перемыта, везде порядок. Встали на начальную молитву, потом благословение Бога из Даниила и уселись кружком вокруг журнального столика.

–– Немного Коля надо времени, чтобы подпитать душу свою молитвой. А неразумным его всегда и не хватает, и не хватает как раз на молитву. Но ведь душа-то тоже кушать хочет, она ведь плачет –накорми меня, а мы в повседневности и перестали слышать этот плач.

–-Ты, отец бы добавил, что у кого есть душа, кто её не пропил, не променял на блага цивилизации. Ведь почувствовать, что она плачет как минимум надо знать, чувствовать её.

–– Вот как раз, старая, и нужна молитва чтобы её почуствовать, другого способа то нет. Но молитва должна жить в человеке, петь в человеке везде и всегда. Вот мы сейчас прочитали благословение Богу, что может быть легче? Все что видишь вокруг себя, пусть все благославляет и поет Богу, Бог во всем, Бог везде –и пусть это все прославляет его твоими устами. Что может быть легче и благостнее? И хоть Бог везде и во всем, благо Его на всякую плоть, но только человек разумный может дивоваться на дела Божии, и только человеку дан язык разума прославлять Его за себя и все живущее, живое.

–– Но у многих ли язык разума, отец. Язык –да, но без разума. Был бы разум, рай бы был, а всюду одно непотребство.

–– Непотребства, мать, хватает. Но если мы будем видеть одну отрицательную сторону, не заглядывая на положительную –для чего мы тогда и родились? Человек живущий рождается на страдание, как искры от костра, чтобы устремляться вверх. Да, многие несут за собой как бы шлейф, облако черного тумана и живут только для того чтобы делать зло, они не могут иначе, это зло в них и с ними, они его не замечают; и даже если спросить его –что ты делаешь? –он с недоумением спросит –а что я такого сделал? И не поймет такой человек, не услышит, что так делать и поступать нельзя, как он поступает. Вот как для нас противно делать зло и буднично добро, так и для него обратное. И все ищут подобных себе. Не может человек без жены, нельзя, и счастлив муж доброй жены и число дней его сугубое –деда Савелий приобнял жену –смотри, сколько мы с тобой прожили, такая армия детей и внуков, полдеревни считай нас окружает,–это ли не счастье?

–– Счастье, счастье, кто с тобой спорит. Но вот Колю с братишкой привез Проня, наш сосед. Работящий мужик, не пьяница, вокруг своей половины «круги вьет», в рот ей заглядывает, а она шлюха. Вот ты пойди объясни ей, что б она поняла, что так делать нельзя; или ему, что б он её бросил. Послушают они тебя?

–– Трудный ты вопрос задала, моя дорогая –промолвил деда Савелий, отпуская плечи жены. Вот драма в том и состоит, что чаще-то сходятся и живут совсем различные по воспитанию люди. И что её до гроба не исправить, это точно, –блуднику сладок всякий хлеб –то Проня, может и поймет, что не ту половину для жизни выбрал, но хоть и поймет, не бросит, пожалеет. Пожалеет не только её, но и детей, которые народятся. Ну а она всю жизнь будет играть на этой жалости. Вот в этом вопросе женщины намного решительнее –остаются с детьми и выгоняют блудника, а мужики, как правило слюнтяи, так и ходят до конца жизни за своей половиной, которая никогда его не была, распустивши сопли. И подойди вот сейчас утереть сопельки, сказать, –скажет, не лезь не в свое дело. Человек слышит только то, что хочет услышать.

–– Но, деда –молодая, Люда. –чего-то я не пойму, кого жалеть, каких детей. Если она каждый раз с другими мужиками, так от кого же тогда дети? Ведь спроси её, от кого какой ребенок, она и не вспомнит. Конечно она укажет на мужа, на кого же еще? Так сказать, объяснить, неужто не поймет?

–– Не поймет, дочка, не поймет. Приемник работает только на заданной волне, чуть стрелку шевельнул, пропало звучание радиостанции. Мы здесь слышим и понимаем друг друга, потому что на одной волне. Он на другой.