Так поговорим же о любви - Николай Павлович Новоселов

меня привез Проня; в основном ездили за мной пра, правнуки деда Савелия, двенадцати—четырнадцатилетние подростки; про Проню и его семью и беседа была, его же обязали меня отвезти. Во время всей беседы я чувствовал какую-то вину за собой, за что-то несделанное, незаконченное, упущенное. Что упущено, что я потерял, как исправить и что исправить? Как «прилепить» Пронину судьбу к себе, каким «боком»? Не разжимал я уст, просто на интуиции собрал эти вопросы и послал мощным потоком в испытующие глаза бабе Маше. Деда Савелий глянул не косясь на жену, она легонько толкнула его в бок, Люда « уперла» глаза в Библию.

–– Я отвечу, Коля, на незаданный твой вопрос. А вопрос у тебя был –каким боком «прилепить» судьбу Прони к тебе. Но незаданный устами, мы не зря глаз с тебя не спускали. Ты, Коля, даже для нас, не очень греховных людей, неуютен, хотя мы уверены, чувствуем что наши мысли ты не читаешь, нет у тебя даже и стремления. Ты сейчас такой мощный поток в нас пустил, сам того не предполагая –он пронзил нас насквозь. Ты ведь дружен с Любой, нашей блаженной, почитаемой в обоих деревнях за святую?

Я кивнул. Я все понял. Я знаком с Любой, святой и блаженной, без скобок. Я познакомился с ней на втором собрании. Во время молитвы девушка со светлым лицом и улыбкой объяснила внутреннюю суть, мелодию молитвы, и все её слушали благоговейно. И попросила меня проводить до ближайшего дома, где она напросилась заранее переночевать. Родом откуда-то из под-московья, неведомым образом очутившаяся в районе, с детства инвалид с диагнозом шизофрения. Сумасшедшая. А кто нормальный? Все в этом мире сумасшедшие. Только одни сходят с ума из-за денег, славы, почестей; она сумасшедшая от почитания Бога, божественного. Её сумасшествие получше остальных. Поселилась в кержацкой деревне Мульта, в заброшенном без надобности небольшом, с баню, домишке и первое время собирала для топки печки щепки на пилораме, но в скором времени местные ребята привезли дров, распилили и раскололи. Получала от государства небольшую пенсию, на жизнь хватало. Улыбающаяся двадцатичетырехлетняя девушка и зимой и летом, в зной и в холод обходила поочередно все четыре заречных деревни, ночуя у добрых людей, уча святому писанию, молитве. Для неё были все двери открыты, на собраниях староверов она приносила с собой благость, благодать. И если она давала какие-то советы, наставления –старцы старались немедленно претворить их в жизнь. Когда она шла по улице –двигалась сконцентрированная благодать; свет лучезарный от неё исходил. На неё молились, ей кланялись, кого она благославляла –у тех все спорилось и делалось лучше.

При каждой поездке в с. Тихонькая, а потом и в с. Мульту я старался её разыскать, побеседовать, просто рядом побыть. И всегда находил, идя пешком от деревни к деревне, и люди знали кого я ищу, и в этом случае не предлагали меня подвезти, но всегда остановятся и скажут, где мой Учитель. В том доме, где она остановится на ночлег надолго оставалась благодать, ребятишки веселые и здоровые, у взрослых всегда все ладится. Ей всегда отводили по её просьбе отдельную горенку, комнату, и даже если было очень тесно, все равно умудрялись Любу уединить. А ночевала она там, где в ней нуждались. Излечивая болезнь наложением рук, крестным знамением: « Во имя Отца и Сына и Святого Духа» она отдавала себя всю, забирая недуг человеческий на себя. И уходила болезнь и боль навсегда. Но видели бы её тогда, когда она перерабатывала эту болезнь в себе, как её всю корежило и метало по кровати, сколько слез тихонько, что б не слыхали хозяева, она пролила. Упав на колени возле кровати духовной сестры молился: « Всевышний, отдай её боль мне. Всевышний, не дай ей умереть, возьми мою жизнь, ей оставь. Господи, помоги сестре, излечи и помилуй. Господи помилуй, Господи помилуй, Господи помилуй!». И потихоньку успокаивалась Люба и с улыбкой, схватив мою руку, засыпала. И до утра не смыкал вежд, творя молитву.

Но если в «гостях» сестра старалась не беспокоить хозяев, в своем домике и рыдания и слезы лились «рекой» и только здесь она и быстрее успокаивалась, и быстрее приходила в форму, чтобы снова идти и нести благодать людям. Она создана была служить людям.

–– Когда я была маленькой и ходила в первый класс, мать пьяная швырнула меня и я ударилась головой об угол шифонера и потеряла сознание. Отец, хоть и тоже нетрезвый, побоялся что за меня придется отвечать и отнес в больницу. Выходить-то выходили, но на семь лет я потеряла дар речи. Слышать все слышала, но ответить не могла. Родители определили мне инвалидность и были рады –дармовые деньги. Читать я маленько научилась, и чтобы не забыть, читала все, что попадется. А на крыше лежала Библия на русском языке, от бабушки покойницы осталась. Принесла её в дом, обтерла от пыли и положила в тумбочку. Хоть и получали родители за меня пенсию, я была для них укором их совести, им мешало то, что я существую на свете. И частенько мне доставалось, особенно от матери. И черствела моя душа от ежедневных оплеух, и каменело сердце. Их еще раздражало что от обид я не плакала. И более мне доставалось. И не выдержало такой нагрузки сердце –остановилось. Родители были трезвы, вызвали скорую, и в машине скорой мне сделали массаж сердца, сердце так стукнуло, что я помню как меня подбросило. Все это было братишка быстро, только родители выскочили на улицу и у них перед носом скорая. Вот и выжила по чистой случайности второй раз. И вернулась речь и мозги заработали только в одном направлении –изучить Библию и помогать людям.

И что бы я не читала, все заново родившееся сердце впитывало, не было для меня секретов. И от меня исходила уже не забитость и униженность, а спокойствие и свет. И родители испугались, испугались света и решили оформить меня в лагерь для умалишенных, но сделать не успели. Господь помог мне убедить отдать в соцобеспечении документы, и вот я здесь. Сдала документы в Коксе, прописалась, и никто, Коля, не помешает мне теперь нести свет и добро людям.

И она несла. И чем больше отдавала людям, тем все более и более он, свет, возгорался в ней, на глазах сжигая её физическую оболочку. Многие и там не могли переносить, терпеть этот ослепляющий, освещающий внутреннюю суть человека свет, и