Господин следователь. Книга 3 (СИ) - Шалашов Евгений Васильевич

Артист, однако, Яков Кукольник. А мельничиха, она не дура. В моем мире на «разводки» попадают и профессора, и академики.

— Бумаги подниму, так на Яшку еще много чего отыщется, — пообещал пристав. — Ловили его паразита, так он ушел. Авось, по совокупности художеств, годика на два и набежит. Пока пойдешь вместе с приятелем в каталажку. Иван Александрович, дело-то кто открывать станет? За кем Яшку закреплять?

— Если Нелазское и Шулма — вотчина Литтенбранта, его подведомственная территория, — усмехнулся я.

Не скажу, что кинул подлянку коллеге. По закону, как следователь по важным делам, мог бы взять дело и себе, но нельзя. Я лицо заинтересованное. Жалобу на имя исправника напишу, рапорт Председателю тоже придется писать. И нужно со старшими товарищами посоветоваться — с Лентовским, Книсницем. Можно что-то сделать по данному факту? Как квалифицировать деяние? Покушение на мошенничество?

А Петр Генрихович жениться собрался, школу строит, охота у него, времени нет, а тут еще и работать надо! Чувствую, сильно осерчает мой сельский коллега. А уж когда узнает, что Яшка у его жены хотел шубу за двести рублей увести, так еще больше рассердится.

— Иной раз кажется, что без судебного следователя по важным делам Чернавского жизнь была бы спокойнее, — сказал господин Лентовский, выслушав мой доклад.

— Николай Викентьевич, в чем тут моя вина? — возмутился я. — Два мелких мошенника пытались обманом завладеть чужим имуществом. Следователь это дело пресек, преступников задержал, теперь пусть Литтенбрант до ума доводит.

— Да я не про то, — отмахнулся Лентовский.

— А, вы про мое сватовство? — догадался я.

— А про что же еще? — хмыкнул Председатель суда. — Ко мне вечером, едва ли не ночью, прибежал директор гимназии, прямо с порога заголосил — мол, Николай Викентьевич, что теперь делать? Скандал! Не было никогда такого, чтобы гимназисткам прямо в учебном заведении предложение делали.

— И что вы? — полюбопытствовал я.

— А что я? Мне эту историю супруга рассказала, весь город знает. Она тоже к директору вышла, сказала — так благословить нужно молодых, порадоваться, да и дело с концом.

— Ваша супруга — очень мудрая женщина, — похвалил я Марию Ивановну.

— Мудрая… — фыркнул Лентовский. — Когда я рассказал, что был вынужден вас отругать за случай в трактире — про разгром-то тоже все наслышаны, она со мной два дня не разговаривала. Дескать — молодой человек вступился за честь женщины, пусть и крестьянки, а ты его отругал? Как же так можно? Я два дня кругами ходил, уговаривал — дескать, пришлось, положение обязывало, да Чернавский не сильно и обижался.

Николай Викентьевич посмотрел на меня, вздохнул и спросил:

— Иван Александрович, вам сложно было немного подождать? Пришли бы вечером к своей Леночке, сделали предложение. Понятно, что без родителей — это плохо, но все-таки, не прилюдно.

— Так получилось, Николай Викентьевич, — сообщил я чистую правду. — Увидел Леночку, обрадовался, а еще испугался — вдруг это сон? Решил, что если ей колечко на палец надену, то к себе прикую.

— Эх, романтик вы! — улыбнулся Лентовский. — Мария… Мария Ивановна, моя супруга, сказала как-то, что живи вы в Европе — во Франции, например, за вами бы по пятам ходили журналисты, а газеты наперебой печатали статьи о ваших приключениях.

— Сам потом напишу воспоминания, — пообещал я. — Что-нибудь вроде «Житие Ивана Чернавского, им самим написанное». Навру там, с три короба, как полагается мемуаристу.

— Вы только меня слишком плохим персонажем не делайте, — попросил Николай Викентьевич. — Напишите, что генерал Лентовский велел вас в Шексну кинуть и, ругав много, столкал с судна.

Это откуда? А, из «Жития протопопа Авакума». Нет, Аввакума, с двумя в. Образованный у нас генерал, ничего не скажешь.

— Нет, про вас напишу, что господин Лентовский на площади скоморохов разогнал, да еще и медведя зашиб, — отозвался я.

— Вы тоже читали? — удивился Николай Викентьевич. — Странно для бывшего студента-математика. Мы-то в лицее изучали «Житие протопопа» как источник по применению древнерусского права.

— А я просто из любопытства.

Не станешь же рассказывать, что мы «Житие» изучали в курсе древнерусской литературы, а потом еще и на семинарах по истории разбирали? А тут, ишь, древнерусское право.

Глава пятнадцатая

Соболья шуба

— Вам назначено? — строго спросил у меня дворецкий, словно вышедший из фильма про британскую аристократию — длинный, сухопарый, да еще и во фраке. Штаны, правда, вносили диссонанс — полосатые, словно у кучера.

Чопорный дворецкий (если не смотреть на штаны) не сочетался с чучелом медведя, стоявшего в углу на задних лапах. В передних, как и положено, Мишка держал серебряный поднос для визитных карточек.

Всегда считал, что пыльное чучело — дурновкусица, удел купеческих прихожих, а здесь, как-никак, дом предводителя дворянства, пусть тот и носит скромный чин коллежского регистратора в отставке. Но низший чин Табеля о рангах еще ни о чем не говорит. Без чина — военного ли, гражданского, на должность не выберут. Сомовы — один из самых богатых и влиятельных дворянских родов уезда, а Предводитель, пусть сейчас и прочно ассоциируется с образом Кисы Воробьянинова, на самом-то деле очень хлопотная должность, без оплаты, зато предполагающая собственные расходы. Но расходы, на мой взгляд, полбеды. Предводитель дворянства является либо председателем, либо непременным членом всех многочисленных уездных комитетов, заседать в каких-то судах, да еще и ездить в Новгород. Вон, я пока лишь в один комитет вхожу, по тюремной благотворительности, так уже надоело. Кстати — предводитель дворянства де-юре возглавляет и наш комитет, но так как он всегда приходит навеселе, всю работу ведут казначей и Иван Андреевич Милютин.

— Мы договаривались о встрече с Николаем Сергеевичем на четыре часа по полудню, — сообщил я. — А сейчас у нас…

Хотел вытащить собственные часы, но здесь настенные показывали без пятнадцати четыре.

— Позвольте… — сказал дворецкий, протягивая обе руки за моей шинелью и фуражкой. Утвердив верхнюю одежду на вешалке, лакей во фраке указал на лестницу, ведущую наверх. — Прошу вас.

Поднявшись на второй этаж, оказался в Малой гостиной.

— Прошу присесть, — указал мне лакей на диванчик, похожий на два соединенных кресла, поставленный рядом со столиком, типа журнального. — Простите, ваше благородие, как о вас доложить?

— Чернавский, судебный следователь, — сообщил я. — Напомните вашему барину, что мы с ним договаривались.

На самом-то деле мы лично не договаривались. Я к Сомову посылал курьера с запиской, тот принес ответ — мол, в четыре часа дня господин Сомов будет ждать.

С экс-гувернанткой — мадмуазель Зуевой так и не удалось увидеться — видимо, решила с подругой весь уезд объехать. Пришлось начинать с Сомова. Дело деликатное, повесткой его не вызовешь.

Дворецкий отправился к хозяину, а я, от нечего делать, принялся листать французский журнал, лежавший на столике. Видимо, специально положили, чтобы гостям было чем заняться. Французский более-менее освоил, но не настолько, чтобы получать удовольствие от чтения иноземных журналов. Возьму-ка «Московские биржевые ведомости». Первые страницы, где содержится официальная информация, пропускам, а вот на третьей, где анекдоты, рассказики и театральная критика, можно остановиться.

Вон, звучный заголовок, озаглавленный «Победа русского патриота над поляками!». А что, разве поляки опять бунтуют? А, вот в чем дело! Репортер пишет, что в Большом театре, во время представления оперы господина Глинки «Жизнь за царя», произошел забавный инцидент. В конце четвертого акта, когда интервенты набрасываются на Ивана Сусанина, намереваясь его убить, публика закричала: «Поляки — вон!», артист, исполнявший роль великого патриота, поддавшись на крики, оказал решительное сопротивление и сам принялся бить хористов, изображавших польских воинов. Так как певец оказался физически очень сильным, то скоро ближние к нему «поляки» оказались повержены, а остальные хористы, не желая вступать в драку, улеглись на сцену, изобразив убитых. В конце оперы Иван Сусанин, под аплодисменты публики, торжественно ушел со сцены.