Солдаты далекой империи - Максим Хорсун

Лысый затрясся от беззвучного хохота. Револьвер заплясал в упитанных лапах, и я поежился, ожидая, что сейчас в темном дуле вспыхнет пламя. Нет, я не питал особых надежд относительно своего будущего, вот только умереть все равно хотелось… как можно позже.

— Она права, — первый страж потер ладони, — бабу с таким задком было бы обидно схарчить. Галинка — девка хорошая, — пояснил он мне, — со всеми мила. Хочешь, и тебя приласкает?

Я презрительно поджал губы. Нашли, кем соблазнять! Давно не мытой худосочной девицей с мозгами крольчихи. Кто я — круглый дурак по-ихнему?

— Не желает! По роже вижу — не желает, — лысый оскалился. — Давайте-ка лучше мы его схарчим!

Галина поморщилась.

— Будет вам! — с покровительственными нотками в голосе обронила мерзавка. — Озорники! Он — хороший. Он — до-охтор…

— Дохтор? — поинтересовался лысый. — Авось черепушку мне подлечит?

— Доктор? — оживился первый. — Ах, доктор!

— Раз доктор… стало быть… должон знать, почему наши мрут, — задумчиво проговорил обладатель детского лица. — Идут до ветру, а потом… потом… — Он побледнел, насупился и не смог закончить фразу.

Я поднял глаза на этого типа. Поглядел пристально, ощущая, что внутри просыпается любопытство. Что такое страшное происходит в лагере, о чем не может говорить вслух прожженный негодяй: работорговец, убийца и людоед? Какая кара Божья свалилась на головы этих лиходеев?

— Идут до ветру, и кровь у них задом выливается, — продал секрет лысый.

Все четверо быстро перекрестились. Надо же — богобоязненные нашлись!

Я продолжал молчать.

И у четверки желание болтать тоже куда-то подевалось. Галина зашмыгала носом; лысый принялся задумчиво поигрывать револьвером, глазенки под бронеплитой лба остекленели, словно их обладатель употребил добрую дозу морфия.

— Я… я отойду, — сказал Степан приятелям. — До ветру нужно… — объявил он жалобным голосом.

— На всякий случай — прощай! — сказал обладатель детского лица, подергивая бороденку.

Галина прыснула в ладошки, лысый захохотал. Я и сам едва уберег бесстрастную мину — пущего пафоса со времен показа «Жизни за царя» в Большом театре мне лицезреть не приходилось. Весело у них здесь, ничего не скажешь!

Мой доблестный сторож разразился проклятиями в адрес всех и вся. В сердцах махнул рукой и двинул скорым шагом за ближайший отвал земли.

— Что за «ха-ха»? — проревели за моей спиной. Я скосил глаза и увидел крупного человека (черт, они все были как на подбор, как тридцать три богатыря!) с лицом, скрытым густой иссиня-черной бородой, словно разбойничьей маской. Его темные глаза метали молнии. — Это что за смех на посту, акулий корм?

— Капитан! — шепотом бросил мне лысый. — Злится малость!

— Тащите эту мразь сюда! — приказал чернобородый капитан. — Мустафайка беседовать желает.

Я поднялся на ноги. Захрустел ноющими после ночного боя костями.

— Сам ты мразь поганая, — сказал я, глядя прямо в горящие злым огнем очи. — Все вы здесь… Но я сделаю вам подарок. Расскажу, почему вы мрете один за другим в собственных испражнениях. — Я повернулся к обладателю детского лица: тот вцепился обеими руками в позорную бороденку и принялся ее терзать. — В Древнем Китае существовала такая изощренная казнь — человека кормили лишь вареным мясом, и через какое-то время его внутренние органы превращались в труху. Такое питание — смерть для человека. Смерть коварная, смерть страшная, как вы могли убедиться на своем опыте. В старом лагере мы справились с бедой при помощи чеснока и пьяной ягоды. Не знаю, найдете ли вы пьяную ягоду в этих широтах. Выглядит… выглядит, как невысокий куст с голыми жилистыми ветвями красноватого цвета, ягоды растут на нижних ветвях, часто они бывают присыпаны землей. Куст можно разыскать среди холмов, часто — на внешней стороне вала.

— Ты все сказал? — с угрозой спросил капитан.

— Нет.

Я поглядел на Галину. Та оробела: втянула голову в плечи, сунула ручонку в рот и принялась грызть ногти.

— Говорят, — обратился к ней почти ласково, — что глаза — зеркало души. В большинстве случаев это действительно так. Но только не в твоем.

Теперь можно было перевести дух. В воцарившейся тишине я услышал, как стучат лопаты на валу, как шуршит песок и вздыхает ветер в пустоши. Как гулко бьется мое сердце.

— Чего-чего? — не поняла Галина.

— Сдается, обложил он тебя, — пояснил ей лысый. — Только шибко уж мудрено.

9

— Осторожно, сударь, ступеньки…

Ступеньки, ступеньки… Стертые, мелкие какие-то, нога едва помещается. Но высокие. Оступиться здесь — сущий пустяк. Сразу ясно: никто не предполагал, что по ним будут ходить люди.

Меня заставили спуститься в один из раскопов — траншею, рассекающую пустырь перед валом на две неравные части. Я оказался в узком проходе, зажатом с двух сторон гладкими стенами. Здесь я обнаружил вход в помещение, которое поначалу принял за блиндаж, но на деле оно оказалось «тамбуром», предваряющим спуск под землю. По каменной лестнице, не приспособленной для человеческих ног.

Я спускался ниже и ниже. За спиной натужно дышал сопровождающий — человек с детским лицом и клочковатой бородой. Утренний свет померк, однако темнее не стало. Я четко видел каждую грань, каждый стык блоков, использованных древними строителями. В конце концов мне стало понятно, что материал этих блоков — не совсем камень; камень не светится матовым светом, озаряя путь идущего человека, и не тускнеет сразу у него за спиной. Это что-то умное и чужое. Черт! Слишком чужое, чтобы быть понятным случайному пришельцу из века паровых машин и телеграфа.

Сквозь шлифованную поверхность блоков проступали причудливые письмена и рисунки. Да-да, не на блоках, а именно сквозь их тщательно обработанные стороны, как проявляется мир сквозь запотевшее стекло, когда ты едешь в карете, а снаружи — ноябрь, стылые сумерки и моросит дождь. Со стен меня обмеряли надменными взглядами существа с человеческими телами и звериными головами, подозрительно похожие на древнеегипетских богов. Кажется, они не имели ни малейшего отношения к нынешним «хозяевам» планеты красных песков. Ровные ряды иероглифов текли слева направо и справа налево поверх взирающих на меня зверолюдей

Здесь было чему удивляться. Но только не мне и только не сейчас.

Наступил момент, когда в нос ударила особая тошнотворно-кислая вонь «шубы». Я почувствовал в груди давящий холод. Словно из меня вынули сердце, заменив его не подходящим по размерам остроугольным осколком льда. Ступени заершились.

— Дальше пойдешь один, — сказал охранник. — Не пожелал говорить с нами, а зря. Сейчас поймешь, братец, что зря.

Я почувствовал, как к запястьям плашмя прикоснулось холодное лезвие. Веревка, врезающаяся в мясо, ослабла. Осторожно обернувшись, я увидел, что охранник прячет в карман бритву. Ее он прикарманил, когда делил с дружками мои пожитки.

Удастся ли мне отнять сувенир с «Дельфина» и перерезать людоеду глотку под общипанной бороденкой? А затем — себе, если так ляжет карта? Все равно терять нечего: там впереди ждет «шуба».

— Давай без шуток! — предупредил провожатый, пятясь. Догадался, какие мысли роятся в моей голове. Умник.

Ладно. Судьба заставляет меня пройтись по каждому из кругов этого ржавого ада. Ладно, поздно вешать нос. Роль гордого воителя, которую я выбрал, писалась не для меня, но я доиграю ее до конца.

Я собрал волю в кулак и ступил на вымощенный серой плиткой пол.

Кажется, такие подземные помещения называют криптами. Вырубленные в скале потайные святилища, усыпальницы или что-то в этом духе.

Трапециевидные, сужающиеся наверху стены. Узкий луч света, проникающий через оконце в своде, лежит на расколотом алтарном камне. Всюду пыль и черепки.

Цивилизация Ржавого мира давно канула в небытие. В Ржавом мире больше нет жизни; только боль, отчаянье и смерть.

Мустафа стоял ко мне спиной. И он не был готов к этой встрече.

С хрустом буро-рыжая «шуба» натянулась на украшенный костяным гребнем хребет «носителя». Наполовину скрылся под плешивой складкой «воротника» черный пузырь черепа. Краем глаза я успел заметить, как что-то бесформенное, что-то многоногое и склизкое нырнуло под «шубу». Это быстро, но без суеты отвратительное существо обретало свое извращенное единство.

Шерсть взыграла волнами, кожа взбугрилась внушительными шишками, часть из которых тут же опала; послышалось утробное урчание. У меня сложилось впечатление, что под «шубой» среди костей «носителя» возится, не желая уступать друг другу насиженных мест, паукообразный ливер.

Но вот волнение улеглось. Мустафа медленно, будто спросонья, повернулся ко мне. Разбросанные по всему шерстистому телу глаза влажно и пытливо блестели.