Польская литература ХХ века. 1890–1990 - Виктор Хорев

События военных лет разрушили традиционное понимание истории, факторов общественно-политического развития. В этих обстоятельствах пришедшие к власти польские коммунисты предлагали обществу поверить в спасительную миссию советского социализма, который после разгрома им немецкого фашизма являлся, казалось, единственной гарантией возрождения польского государства и гуманистических ценностей европейской культуры, растоптанных нацистами. В новой Польше была национализирована промышленность, земля передана крестьянам, развернута сеть массового образования и распространения культуры, созданы условия для выхода на авансцену общественной жизни представителей трудового народа. В то же время тысячи героев антифашистского сопротивления, членов Армии Крайовой, были репрессированы, брошены в тюрьмы или убиты; была жестоко подавлена оппозиция, возглавлявшаяся крестьянской партией во главе с Миколайчиком. Наряду с легальной оппозицией существовали вооруженные подпольные отряды, насчитывавшие в 1946 г. до 60 тысяч человек. Они вели партизанскую борьбу с новой властью и осуществляли террористические акты против ее представителей. В «малой гражданской войне», завершенной в основном в 1947 г. разгромом подполья, погибло около 30 тысяч человек.

Новое руководство в Польше, получившее власть с помощью Красной Армии, могло рассчитывать не столько на широкую общественную поддержку, сколько на усталость общества от ужасов войны, на стремление людей к стабилизации, на их надежду скорейшего избавления от «зараженности смертью».

Основным вопросом, который встал перед писателями после войны, был вопрос о жизненных и творческих позициях и одновременно – о перспективах развития литературы. По этим проблемам велись принципиальные споры на страницах общественно-литературных изданий. Журнал «Одродзене» выступил с программой объединения всех демократических сил польской культуры: «Все, что является здоровым и может возродиться, надо поддерживать и укреплять. Амнистия сердец и умов, прежде всего в области культуры по отношению ко всем людям доброй воли и таланта, безотносительно к их прошлому, является доказательством правоты и морального преимущества левых сил»{70}, – писал один из активных организаторов культурной жизни в первые послевоенные годы публицист Ежи Борейша (1905–1952).

«Одродзене» выступало как союзник коммунистической «Кузницы». «Задачей „Одродзеня“, – отмечал публицист и писатель Казимеж Козьневский (1919–2005), – была борьба за единство национальной культуры, задачей „Кузницы“ – борьба за новую культуру»{71}. В выступлениях «Одродзеня» и «Кузницы» провозглашались ответственность писателя перед обществом, необходимость интеллектуального осмысления действительности, участия художника в общественной жизни, в культурной революции.

Краеугольным камнем эстетической программы марксистской литературной критики был реализм. «Возвращение к действительности и новый реализм будут, возможно, знаменем рождающейся ныне литературы»{72}, – писал один из ведущих критиков того времени Ян Котт (1914–2001) в апреле 1945 г. На понимание сущности реализма большое влияние оказали труды Д. Лукача, весьма популярного в те годы в Польше. Вслед за Лукачем польская критика отвергала так называемый «малый реализм» (описание повседневности или индивидуальной психологии взятой внесоциально личности, склонность к натуралистическому изображению) и противопоставляла ему – в упрощенном истолковании – «большой реализм» зарубежных и польских классиков XIX в. Моралистической и психологической интерпретации отношений между людьми противопоставлялась историческая и социологическая. Реализм для критиков «Кузницы» означал не столько комплекс стилистических средств, сколько показ связей, соединяющих людей в обществе, законов истории, управляющих их жизнью.

Критики «Кузницы» писали о «социологической конструкции человеческой судьбы», отождествляя судьбу героя художественного произведения с эволюцией той или иной общественной группы. Это вступало в противоречие с принципом изображения психологически неоднозначного внутреннего мира человеческой личности. Такого рода изображение было присуще значительной части прозы 30-х гг., к традициям «психологизма» которой критики «Кузницы» относились неприязненно. Психологическая проза, по их мнению, представляла «драму моральных позиций», в то время как задачей литературы является изображение столкновения «общественных позиций». «Психологическая аппаратура может еще послужить последнему расчету кающегося интеллигента за грехи финансового капитала, но никогда не поспособствует ясной, рациональной интерпретации человеческой судьбы»{73}, – писал Я. Котт.

Е. Путрамент призывал «перейти к критике нормативной, постулирующей» и называл литераторов, «поддающихся психологизму Запада, не могущих вылечиться от Пруста», – «социальными вредителями». Он предостерегал и от опасности западного экзистенциализма, который определял следующим образом: «жалкая философия трусости, философия отказа от независимости, интеллектуальный Мюнхен, неразрывно связанный с Мюнхеном политическим»{74}.

Гораздо шире понимал реализм К. Быка, который подчеркивал значение для современного творчества литературных традиций и владения художественной формой. Для Быки «…реализм является наиболее открытой формой искусства», которая развивает традиции классического реализма XIX в., но способна использовать и более близкий опыт развития литературы в XX в. Реализм для Быки не исключал психологического анализа, сатирической заостренности, но и для него на первом плане оставалась «реалистическая справедливость», исторический и социальный анализ действительности. «Мы приветствуем каждого, – заключал Быка свою программную статью „Трагичность, насмешка, реализм“, – кто без трагичности и насмешки сумеет выразить правду времени. Трудная задача сегодняшней польской прозы – это общая задача, и нельзя отвергать тех, кто начинал свой путь из другого пункта, а сегодня находится на распутье. Реализм ожидает всех»{75}.

С этим прогнозом не соглашалась группа писателей журнала «Поколене», которые выступили с требованием свободы творческого поиска, считая, что правду о войне нельзя выразить с помощью традиционного реализма. Р. Братный постулировал «реалистический символизм», в котором «материал, не утрачивая своего объективного звучания, выражает и нечто большее»{76}, а Зыгмунт Калужиньский (1918–2004) ставил на экспрессионизм, понимаемый как ярко эмоциональное, даже гиперболизированное, изображение исторического и социального опыта современной эпохи.

По-своему видел пути воплощения гуманистических идей в литературе журнал «Новины Литерацке» (Варшава, 1947–1948), редактируемый Я. Ивашкевичем. Журнал выступал за преемственность литературного развития, за связь новой литературы с традициями межвоенного двадцатилетия, за верность писателей своей художественной манере, за органичность перемен в творчестве.

Против упрощенного решения вопроса об эстетическом новаторстве (чем грешили теоретики «Кузницы»), против трактовки реализма в духе жизнеподобия выступил известный своими независимыми взглядами и острым пером критик Артур Сандауэр (1913–1989). Он иронически писал: «Ты не понимаешь конструкции реалистического рая. Он, как и Дантов ад, имеет форму воронки, помещенной во времени. Сзади, со стороны прошлого, широкие ворота: туда входят разные веселые компании шестнадцатого, семнадцатого и восемнадцатого веков, фантасты, мастера абсурда и гротеска – в общем все, в чьем обществе хотелось бы быть. А спереди – со стороны современности – маленькая калиточка, и входит туда только один Мальро, и то лишь по предъявлении пропуска»{77}.

«Кузница», «Одродзене», «Поколене» и «Новины Литерацке», «Твурчость» и ряд других изданий при всех, даже существенных различиях в понимании путей развития литературы, толковании реализма, выборе образцов и традиций находились в одном лагере, принимавшем новый общественный строй Польши и идею новой культуры. Силы, настроенные оппозиционно по отношению к социалистическим преобразованиям, в том числе в области культуры, нашли прибежище главным образом в католических изданиях. Наиболее активную полемику с католическими публицистами (прежде всего «Тыгодника Повшехного») вела «Кузница».

Католические литераторы ратовали за христианизацию общества. «Каноном жизни должен стать примат христианской этики над политикой»{78}, – заявлял один из руководителей «Тыгодника Повшехного» ксендз Ян Пивоварчик (1889–1959). В то же время они нащупали уязвимое место в позиции польских марксистов: недооценку проблем личности и личностного начала в творчестве, подчинение литературы сиюминутным партийно-политическим целям. Действительно, уже в 1946 г. на II съезде польских писателей в докладе С. Жулкевского был выдвинут лозунг «политизации» литературы, «четкой политической декларации» писателя{79}, в дальнейшем превратившийся в требование подтверждать в художественных произведениях правоту решений политических деятелей. Требование это связывалось с тезисом об обострении классовой борьбы по мере строительства социализма.