Польская литература ХХ века. 1890–1990 - Виктор Хорев

Характерной чертой всей польской поэзии военных лет является обращение к образцам великой романтической поэзии и усиление в ней рефлективного начала. Высокий романтический стиль призван был выразить необыкновенное напряжение чувств, боль и горечь за страдающую родину. Романтические образы помогали провести аналогию между судьбой нынешних поэтов и польских романтиков, «скитальцев» и «пилигримов», между прежней угнетенной Польшей и новой национальной трагедией, постигшей страну.

Произведения польского романтизма – это «Польская библия», как назвал свое стихотворение о традициях польского романтизма К. Вежиньский:

«Дзяды», «Иридион», «Пан Тадеуш»Или «Кордиан» – возьми эти творенияИ переложи их на язык поколений —Что ты услышишь в них? – Не згинела.

Не прекращалась литературная жизнь и в оккупированной стране. Никто из сколько-нибудь известных польских писателей не запятнал своего имени сотрудничеством с гитлеровцами. Оставшиеся на свободе писатели продолжали заниматься литературным трудом, публиковать свои произведения на страницах нелегальных изданий и распространять их в рукописях. Библиография нелегальных журналов и газет, выходивших в Польше во время оккупации, насчитывает почти полторы тысячи названий, в том числе десятки собственно литературных изданий, представлявших разные политические ориентации.

Одним из наиболее популярных стихотворений, ходивших в списках и анонимно печатавшихся в нелегальных изданиях, было стихотворение старейшины польской поэзии Л. Стаффа «Первая прогулка», в котором, описывая разрушенную Варшаву, поэт выражал твердую уверенность в том, что

Минуют дни, забудем о разгроме,Залечим раны, возместим потери.Мы будем снова жить в родимом доме,Опять войдем хозяевами в двери.

Ч. Милош в классически строгих стихотворениях военного времени, вошедших в сборник «Спасение» (1945), разрушительной силе войны противопоставлял «спасенные два слова: правда и справедливость», нравственные ценности Веры, Надежды и Любви, хранимые истинной поэзией (Оставьте поэтам мгновенье радости,/Не то погибнет весь мир. – «В Варшаве», перевод В. Британишского).

В оккупированной Польше в годы войны дебютируют молодые писатели, родившиеся около 1920 г. и именовавшиеся позднее в критике поколением «Колумбов, год рождения 20» (по названию романа Романа Братного).

Группа молодых литераторов сложилась вокруг журнала «Штука и Наруд» (в 1942–1944 гг. вышло 16 номеров). Он издавался под патронажем радикальной националистической организации «Конфедерация Народу» и пропагандировал идею создания могущественного польского государства – «Славянской империи», перестройку национального сознания в имперском духе, культ силы, «культурную революцию», направленную против писателей старших поколений. «Поэзия двадцатилетия, – писал, например, Тадеуш Гайцы (1922–1944) в 1943 г., – на три четверти была духовно чужда нашей земле, чужда душе человека этой земли»{67}.

В поэме «Призраки» (1943), сборнике стихотворений «Обычный гром» (1944) Гайцы – в поэтике сонного кошмара и гротеска с использованием библейских и романтических образов – передал свое ощущение нереальности мира, катастрофическое его восприятие и предчувствие смерти.

Наряду с Т. Гайцы яркими поэтами и публицистами группы были Вацлав Боярский (1921–1943), Анджей Тшебиньский (1922–1943), Здзислав Строиньский (1921–1941). Все они погибли во время диверсий против гитлеровцев или в Варшавском восстании 1944 г.

Молодые писатели левых взглядов, близких ППС, сплотились вокруг ежемесячника «Дрога» (1943–1944). В «поэтических тетрадях» журнала в 1944 г. были опубликованы произведения Кшиштофа Камиля Бачиньского (1921–1944) и Тадеуша Боровского (1922–1952), получившие позже широкую известность. Ранее, в 1942 г. Бачиньский издал вручную тиражом 96 экземпляров первую книжку своих стихов – «Избранные стихи» (под псевдонимом Ян Бугай). В 1943 г. поэт вступил в отряд подпольной Армии Крайовой, чтобы с оружием в руках бороться с врагом.

Выдающийся поэтический талант Бачиньского созрел и расцвел необычайно быстро. Следуя традициям позднего Словацкого и Норвида, он стремился воскресить роль поэта как духовного вождя народа. В поэтике Бачиньский опирался также на пейзажно-катастрофическую лирику 30-х гг. Ю. Чеховича, мастерски используя многозначную метафору и символику. Его лирика сконцентрировала трагизм жизни польского народа под пятой оккупантов, отразила судьбу его поколения, которое хотело жить и любить и которому пришлось ненавидеть и умирать:

Нас научили: нет милосердья.Мертвые братья снятся ночами.Вырваны очи их палачами,кости ломали им перед смертью.Твердый резец до крови рассекает,пенятся кровью глаза-пузыри.Нас научили: совесть исчезла.Прячемся в норы, под тяжкие плиты,в камне мы образ любви высекаем,собственный памятник, как троглодиты.Нас научили: любви не бывает…

Пессимистическая жизненная философия сочеталась у Бачиньского с восторгом воспоминаний о детстве, с воспеванием светлого чувства любви к жене Барбаре, погибшей, как и поэт, на баррикадах Варшавского восстания 1944 г.

Первой стихотворной книгой Т. Боровского был цикл стихов «Везде, где земля» (1942, 165 экземпляров, отпечатанных на гектографе). Гекзаметр, которым написаны десять стихотворений, придает циклу возвышенный характер. В «Имперской фрашке» поэт сатирически отнесся к идее «славянской империи» – конфедерации славянских народов под эгидой Польши, которую пропагандировали публицисты журнала «Штука и Наруд». Но главная тема поэзии Боровского – это катастрофическая судьба поколения – «Что мы оставим? Ржавый лом / и смех язвительный потомков» («Песня», перевод Л. Тоома).

Коммунистические группы («Общество друзей СССР», «Серп и молот» и др.), а затем ППР, созданная в 1942 г., издавали общественно-политические и литературные журналы («Пшелом» и др.). В число их целей входило создание антифашистской литературы, борющейся за социалистическое устройство послевоенной Польши, но в них не появилось значительных писательских имен.

Ярчайшим представителем поколения «Колумбов» является Тадеуш Ружевич (р. 1921), послевоенное творчество которого в значительной степени определило развитие польской поэзии и драмы второй половины XX века. В 1943–1944 гг. Ружевич воевал в партизанском отряде Армии Крайовой, сотрудничал с подпольной печатью, в 1944 г. издал (под псевдонимом Сатир) на гектографе сборник стихотворных и прозаических произведений «Лесные эха».

Что же открыли польские «Колумбы» военного поколения? Т. Ружевич так ответил на этот вопрос: «Мы открыли страшную тайну, спрятанную под покровом культуры, цивилизации и всего того, чему учили нас в школе. Мы открыли, что Homo sapiens – непредсказуемый монстр, чудовище!.. Мы открыли ад на земле…»{68}.

За датой каждого стихотворения молодых поэтов стояли концлагеря, пытки, облавы, расстрелы, смерть. Испытание оккупацией стало для них основой формирования собственного мировоззрения, морали и творческого воображения. Главной чертой их поэзии – при всех мировоззренческих и художественных различиях авторов – является мартирология поляков в борьбе с изничтожением жизненных ценностей и достоинства личности тоталитарными режимами.

Не столь богата, как поэзия, проза периода войны. Более актуальными и действенными, наряду с поэзией, писателям представлялись такие прозаические жанры, как репортаж, очерк, рассказ. К тому же подпольные издательства и журналы не имели возможности печатать повести и романы.

Немного прозаических произведений появилось и за пределами Польши. Во Львове до гитлеровской оккупации было опубликовано несколько рассказов и повестей (А. Рудницкого, Е. Путрамента и др.) о Польше кануна Второй мировой войны и вторжении гитлеровской Германии в Польшу, а также тенденциозных просоветских произведений (Эльжбеты Шемплиньской, 1910–1991; ее том рассказов был издан в Москве в 1943 г., и др.). В 1940 г. вышел в свет роман В. Василевской «Пламя на болотах», в контексте того времени прозвучавший как обоснование присоединения восточных польских земель к Советскому Союзу. «Я хотела рассказать всем честным людям в Польше, – писала Василевская о замысле романа, – что это не польские земли, а украинские и белорусские, и что там угнетение, голод, смерть»{69}. В основе романа – «классовая» схема. Польскому пану – угнетателю Хожиняку противопоставлены крестьяне, с которыми солидарны поляки-безработные, а дружбу представителей трудящихся разных национальностей символизирует любовь польской девушки Ядвиги и украинского парня – коммуниста Петра.