Алатырь-камень - Валерий Елманов

В противном случае он может запросто получить на свое седалище такие неприятности, что попреки апологетов христианства покажутся легкими комариными укусами. Нет, даже не так, а еще меньше – тонким и слегка раздражающим зудением. Так что пусть зудят, тем более что главный из них, патриарх, этим как раз не злоупотреблял – сказывалось либеральное воспитание XX века.

Но, оставив корону, он велел внести в нее одно малюсенькое и совершенно незначительное изменение. Так, всего два маленьких словечка, не более. Если точнее, даже одно, но с предлогом. Теперь окончательный вариант гравировки на ободе короны гласил: «Царь и Великий князь всея Руси».

Ее-то как раз и передал патриарху венгерский королевич Коломан.

А на выходе из храма Святой Софии уже держал под уздцы коня, покрытого ковром, сам эмир Волжской Булгарии Абдулла ибн Ильгам. Войти в христианский храм ему не позволяла вера, а вот постоять возле него, чтобы помочь еще больше возвеличится своему другу, – это всегда пожалуйста.

Помогал же Константину вздеть ногу в стремя еще один польский князь – Конрад Мазовецкий. Единственный изо всех, кто присутствовал на этом венчании, он был даже не серьезен, а мрачен. У Константина при одном взгляде на его угрюмое лицо где-то там в глубине души закопошилась совесть, утверждая, что, как бы сам князь, то есть теперь уже царь, ни называл свое поведение, на деле это был грубый и ничем не прикрытый шантаж.

«Заткнись, старая, – грубо буркнул ей Константин. – В конце-то концов, он от меня получит намного больше. Зато если бы он отказался это сделать, то как знать – через полгода-год ему опять пришлось бы раздевать своих несчастных шляхтичей. Хотел бы я знать, что унизительнее?»

Совесть что-то обиженно мяукнула, но смолкла, многозначительно напомнив под конец, что самый первый из римских императоров весьма плохо кончил. Но настроения Константину это уже испортить не могло – уж слишком громко и слишком искренне ревели от восторга его воины, которых от души поддерживали ликующие киевляне и весьма многочисленные гости, приветствуя первого русского царя.

Глава 6 Боги бывают разные

От воспоминаний его отвлек Святослав, который бережно взял отца за руку. Константин открыл глаза.

–  Прости, батюшка, что разбудить посмел, но мы уже к Онегограду скоро подъедем. Не повелишь ли дружинников вперед отправить, дабы упредили да покои приготовили?

Предлагая это, Святослав тем самым выказывал не только предусмотрительность. Просто ему нравились такие торжественные встречи. В первую очередь оттого, что и сам он на них был вторым по значимости лицом, то есть в центре внимания. Причем вторым – когда подносили хлеб-соль, а во время торжественного богослужения в честь такого славного события и во здравие царя, он частенько и вовсе становился первым, поскольку государь нередко позволял себе поблажку и в церкви не появлялся, ссылаясь на усталость, одолевшую его в дороге.

–  Да нет, не нужно, – отмахнулся Константин. – Проверка по-настоящему хороша, когда она неожиданна. А эта встреча с хлебом-солью, да еще молебен торжественный нам лишь время затянут.

Святослав расстроенно вздохнул:

–  Дивлюсь я тебе, батюшка-государь. С одной стороны поглядеть, так ты самый что ни на есть христианнейший владетель. И церкви новые возводишь, и вон сколь людишек из темных народцев, которые теперь под твоей дланью, к истинной вере примучил… А с другой…. Один Всевед чего стоит! А ведь ты и с иными жрецами тоже в дружбе пребываешь, кои нашего Христа на дух не признают, молятся своим деревянным истуканам в лесах да у озер. Тоже мне боги, – фыркнул он презрительно. – Огонь поднеси, и нет их.

–  Истуканы, говоришь, – протянул Вячеслав. – А ты, царевич, иначе подумай, – хитро улыбнулся он. – В церквях-то ведь иконам молятся, а они тоже деревянные. Огонь поднеси, и нет Иоанна Крестителя или там, скажем, младенца Христа вместе с его мамашей.

–  Опомнись, воевода, – с ужасом прошептал Святослав. – Ты ж кощунствуешь страшно. Как это нет?! Они все равно на небе пребывают. На иконах же только лики их изображены, то есть символы. Это совсем другое.

–  Вот ты и сам ответил, сынок, – вступил в разговор Константин. – Так ведь и у них эти истуканы – те же самые символы, а сами боги, согласно их верованиям, пребывают высоко на небе. Получается, что, сжигая их истуканов, ты подносишь факел не к самим богам, а к их изображениям. И задумайся, хорошо ли так с иконами поступать? Разве этим убедишь кого, что твоя вера правильнее, а главное – чище? Наоборот, озлобишь. Сегодня ты на них плюнешь да спалишь, а завтра кто-то Христа идолом назовет да истуканом, и его в костер. Так что неправильно ты сказал, будто я их к нашей вере примучиваю. Отродясь такого не было, и ты этим тоже не занимайся, да и сынам своим закажи накрепко. Наши священники слово несут, церквушки по глухим местам ставят, но силой никого не принуждают, даже если кто отказывается поначалу от христианства.

–  А не грешно ли самому в языческих обрядах участвовать? Это ж грех смертный! – убежденно произнес Святослав.

–  Как посмотреть, – пожал плечами Константин. – С одной стороны – да, и впрямь грех, а с другой…. Сам подумай, сколько я христианских душ этими обрядами от неминуемой смерти спас. Представь, сколько бы воинов потеряла наша держава в одних только непролазных прусских да литовских лесах. А что до Всеведа, так он один столько стоил…. – задумчиво произнес Константин, и вновь память унесла его к давним событиям, произошедшим в первые годы его царствования.

Ох и мрачны суровые леса ятвягов, которые были южными соседями пруссов. С запада они вплотную примыкали к Сандомиру, касаясь верхним северным краем польской Мазовии, а на юге граничили с землями так называемой Черной Руси. Полей в глухих непроходимых пущах, изобиловавших гигантскими болотами, практически не было вовсе.

Потом-то Константин привык, но день, когда он с пятью десятками дружинников впервые углубился в их лесные владения, запомнился ему навсегда. Да еще как запомнился-то, хотя первый его визит туда был зимой, когда солнце все-таки ухитрялось протиснуться сквозь ветви деревьев, пользуясь тем, что на них уже не было листвы, и дотянуться своими лучами до снежного одеяла, плотно покрывавшего землю.

Ятвяги были первым народом, который предстояло принять в русское подданство. От того, дадут ли они на это свое согласие, зависело очень многое. Ну, например, то, через какие земли придется идти войску Константина, если их северные соседи пруссы проявят упрямство и не пожелают добровольно войти в состав Руси. Если через земли союзников и подданных – одно, а если через населенные врагами – совсем другое.

Сами по себе эти племена были не столь и опасны. Вполне можно было смириться с такими соседями, которые представляли гораздо меньшую угрозу, чем христианская Европа, но в том-то и дело, что новоиспеченный царь хотел выбить из рук немцев и датчан убойный козырь – крещение язычников, пользуясь которым они могли собрать под свои знамена рыцарей буквально со всех земель. А вот тогда Константину пришлось бы гораздо сложнее.

К тому же сейчас он мог регулировать сроки постепенного мирного завоевания этих земель как душе угодно. А вот массовое нашествие рыцарей на эти территории, согласно все тому же закону подлости, который никто не отменял, непременно пришлось бы на годы, когда он целиком был бы занят отражением монгольской агрессии на своих восточных рубежах.

Тогда выходило бы, что надо одной рукой махать тяжелым мечом, а в другой держать щит, повернув его в сторону западных границ. Вдруг нападут, зная, что вся русская армия ушла далеко на восток. И вообще, хуже войны на два фронта могла быть только та, которую надо вести на три. Вдобавок у захватчиков образовывался внушительный запас времени для первоначального устройства, а потом поди выкури их из понастроенных каменных замков.

Было и еще одно обстоятельство – обещание помощи в обуздании неистовых пруссов, которое он дал Конраду Мазовецкому.

Большую надежду Константин возлагал на пятерых старейшин-ятвягов, которые ехали вместе с ним. Принадлежали они к тем племенам, которые жили на исконно русской территории, между правыми притоками Западного Буга и левыми – Немана. Большую, но не самую главную.

Последний и наиболее весомый козырь Константин вез в небольшом ларце. Именно на него он рассчитывал больше всего, потому что если уж и он не сработает, то пиши пропало. Тогда пришлось бы возвращаться и погружаться в длительные размышления о том, как ухитриться решить все по-своему и обязательно мирным путем.

Мирным вовсе не потому, что правитель русских земель, чтя знаменитую заповедь Христа, так уж боялся пролития крови тех же ятвягов, многие из которых полягут под мечами его дружинников. Да пес с ними, с ятвягами, но вот собственные потери пугали. Начав враждовать с коренными обитателями этих лесов, Константин рисковал положить не сотни – тысячи своих людей. А утешаться мыслью, что их погибнет неизмеримо меньше, чем тех же ятвягов, было не по нему.