Расплата - Павел Крамар

Следуя правилу — коль началось признание правонарушителя, нужно терпеливо слушать, не вспугнуть его, — я заставил себя молчать. Удивленный происходящим, помалкивал и Женя, глядя на Зайчикова широко раскрытыми глазами.

И тот рассказал нам, что там, у выступа скалы, под камнями, закопан гольд Максимка. Убил его Назар. Дело было так. Когда гольды ушли на север Приморья, с ними убрел и Максимка — так его русские прозвали. Но Максимка иногда приходил к Рокотуну. Каждый охотник имел в тайге облюбованные им для промысла места. Рокотун и был таким местом для Максимки. Словно душой к нему прикипел. А был он мужик из себя длинный, жилистый, гибкий, как лоза, и очень ходкий, как молодой лось. Мог не уставая за день оббежать десятки круч. В тайге Зайчиков иногда встречался с Максимкой на охоте. Тот умел блюсти таежный порядок. Чуть свет был уже на ногах и, подбадривая других, любил повторять гольдскую пословицу: кто часто встречает восход солнца, тот поздно увидит закат своей жизни. Охотникам он внушал мысль, чтобы они промышляли по-хозяйски — отстреливали только самцов: «Нужно бах-бах бик, только бик».

Контрабандисты втянули Максимку в свои темные делишки, задабривали и спаивали его. И тот надежно хранил товары в своих тайниках, затем сбывал их охотникам и другим таежным людям. Познакомился здесь он и с Назаром, предложив ему кое-что купить.

Для преступника Назара гольд оказался находкой. Вначале Назар скупал и выменивал за пушнину у Максимки недорогие товары, исподволь изучая порядок их доставки из-за границы и места хранения в тайге. А однажды, подвыпив, начал уговаривать гольда, чтобы тот подавал ему условные сигналы, когда хунхузы будут возвращаться из тайги после торговли с богатой выручкой. Сообразив, куда клонит Назар, Максимка с негодованием отверг его предложение: «Наша нету чик-чик человек, наша чик-чик зверя».

Назар возненавидел гольда и начал разорять его тайники. Тот устроил засаду возле одного из своих тайных складов, около пещеры, у Рокотуна, и застал Назара, как говорится, на месте преступления.

Матерый грабитель растерялся, заюлил, дескать, хотел забрать товары, думал, что они ничейные, брошенные кем-то. Максимка решил отвести его в свое стойбище на суд стариков и сказал Назару об этом. Тот, улучив подходящий момент, ударил Максимку тесаком в бок.

В тот день в этих же самых местах охотился и Зайчиков. Поднявшись на гребень отрога, он присел на валежник отдохнуть и вдруг услышал крик и слабый стон. Подумал, что это волк задирает козла, схватился за ружье. Но тут отчетливо послышалось: стонет человек. Предположив, что, возможно, это зверь корежит какого-то охотника, Зайчиков бросил свой мешок со шкурками на отроге и запрыгал с горы на помощь пострадавшему. Возле пещеры и увидел умирающего гольда Максимку, а чуть в стороне от него — Назара, которого сразу не признал — тот стоял к нему спиной, заталкивая тесак в кожаные ножны, пристегнутые к поясному ремню. Зайчиков наставил ружье на убийцу, потребовав от него бросить тесак на землю. Назар резко крутанул головой, и они узнали друг друга.

Зайчиков закричал от испуга: «Что ты делаешь, побойся бога!»

И бросился бежать — подальше от места душегубства. Назар мощными прыжками, как тигр, настиг его, вырвал из рук ружье и, схватив за шиворот, поволок назад — к умирающему гольду, приговаривая: «А-а-а, и ты, родственничек, выслеживаешь тут меня? Я по обоим справлю поминки».

Он подтащил перепуганного насмерть Зайчикова к Максимке и, совсем озверев, начал с маху бить того ногами, обутыми в тяжелые кованые сапоги, норовя попасть в кровоточащую рану. И гольд, несколько раз всем телом дернувшись, затих. Тогда Назар обратился к Зайчикову, наступая на него с тесаком в руке: «Соглядатаи и свидетели мне не нужны».

Зайчикова оставили последние силы. Он упал на колени, закричал в отчаянии: «Убивец, душегубец проклятый, а не родственник!.. Детей сиротишь!..»

Назар словно очнулся от безумия — заскрипел страшно зубами, прохрипел: «Ладно, пощажу тебя — из-за детей. Но знай, если пикнешь о том, что здесь видел, пощады от меня не жди».

Зайчиков, ко всему безразличный, сидел на валежнике, трясясь в нервном ознобе, и плакал, закрыв лицо ладонями. Дав ему успокоиться, Назар приказал раздеть убитого и, когда это было сделано, кинул к ногам своего родственника окровавленную одежу гольда: кожаные брюки, байковую рубашку…

«Бери вот свою долю, постирай и носи».

Сумку и ружье гольда он взял себе.

Голый труп они захоронили неподалеку от пещеры, привалив неглубокую могилу камнями… Всю ночь просидели у костра. Назар часто крутил головой, как от зубной боли, постанывал и все прикладывался к фляге со спиртом, ругал за «непорядочность» Максимку, за то, что тот хотел увести его в стойбище на суд стариков гольдов: «Ишь чего захотел, туды его растуды… Не родился еще человек, который будет судить меня! Руки коротки! Вот теперь и лежи под камнями, нехристь таежная, а Назар еще погуляет…»

И тогда, во хмелю, он проговорился: дескать, ему пришлось пристукнуть даже напарника Афоню, когда тот попытался при дележе золотых монет обыскать его, заподозрив в нечестности…

«Так с каждым будет, кто мне поперек дороги станет! — грозился он. — Не забывай этого, Зайчик».

Утром, чуть только рассвело, он ушел куда-то в тайгу, а Зайчиков поплелся домой. Он спрятал в камнях брюки и рубашку Максимки. И о гибели его, страшась мести Назара, никому не говорил до сегодняшнего дня, когда, терзаемый подозрительностью, сидел со мной и с комсоргом Женей у таежного костра…

«А здорово вас напугал Дрозд», — заметил я, когда Зайчиков закончил свое неожиданное признание.

Он покряхтел, потупив взгляд и теребя бородку, пробормотал: «Кабы кто другой постоял на коленях перед кровавым тесаком Назара, то, ента-таво, думаю, тоже стал бы всю жизнь помалкивать».

Спали и в ту ночь мы по очереди — кто-то обязательно дежурил у костра, поддерживая огонь. А утром направились к месту захоронения гольда Максимки, где обнаружили полуистлевший скелет человека. Этим, по существу, и закончился наш поиск на Рокотуне, и можно было возвращаться в Тамбовку. Но я не решался пока что идти туда, чувствуя незавершенность проделанного, чувствуя, что Зайчиков рассказал еще далеко не все о Назаре, не весь выговорился.

Мы вернулись к роднику, и Зайчиков вдруг спросил меня, скоро ли пойдем в Тамбовку. Он ссутулился, словно прислушивался к чему-то с тревогой и робостью. Я ответил, что возвращаться в село еще рано, и предложил ему и Жене готовить обед, а сам ушел в распадок, чтобы там побыть наедине со своими мыслями о признании Зайчикова.