Расплата - Павел Крамар

Я перевалил через ближний отрог и уселся на валежину. Итак, размышлял я, мы здесь не нашли Назара. Ну что ж, такой вариант не исключался. Но настораживает поведение Зайчикова. В первом разговоре с ним, в Тамбовке, он скрыл очень существенный факт из жизни Назара — убийство и Максимки, и Афони. А почему скрыл? Неужели Зайчиков — соучастник преступлений Назара? Не может быть! Я вспомнил проникновенные слова Устиньи о своем муже. Нет, Зайчиков не преступник. Но он должен знать многое из прошлого Дрозда, однако скрывает это. Ведь они женаты на сестрах, много ходили вместе по тайге, близко общались.

Часа через два я вернулся к костру с твердым намерением попытаться еще раз вызвать Зайчикова на откровенность, полагая, что позже, в иных условиях, это будет сделать труднее. Знание жизни преступника, несомненно, активизирует его дальнейший розыск…

Глава VI

ДРОЗД — ПТИЦА ЗАЛЕТНАЯ

— От жарких углей костра, к которому я вернулся, — продолжал Петр Петрович свой рассказ, — исходил необычайно аппетитный запах пшенного кулеша, заправленного медвежьим салом и какими-то травами. Зайчиков, видно, вложил в изготовление этого блюда все свое немалое таежное поварское искусство. За обедом понемногу разговорились о Назаре. Я вначале, для поднятия духа Зайчикова, похвалил его: он, дескать, в конечном счете не поддался грубому нажиму Дрозда и не погряз вместе с ним в преступных делах. Конечно, можно понять его, Зайчикова: он попал в неприятное положение свидетеля убийства, совершенного родственником. Но, вместе с тем, нельзя одобрить столь длительное умалчивание Зайчиковым о преступлениях Назара. Это равносильно укрывательству и согласно закону может быть приравнено даже к соучастию.

Зайчиков, хотя и с оговорками, соглашался со мной, сетуя на злобную мстительность Назара и свою природную нерешительность.

«Но ведь сейчас его здесь нет, — сказал я, — и власти, фактически, взяли вас и вашу семью под защиту от возможных его угроз. Тем не менее вы, Кузьма Данилович, явно неохотно и лишь с пятого на десятое говорите о нем». — «Я все рассказал, ента-таво, что знал!» — поспешно и неуверенно пробурчал он. «А я считаю, что не все. Вы наверняка знаете, кто такой Назар, откуда и зачем он прибыл в тайгу. Вот и расскажите об этом, не бойтесь».

Зайчиков, насупившись, долго молчал. Мы с Женей тоже притихли, выжидая. Потом я поднялся с валежины, подбросил в костер сухих сучьев и сел на прежнее место, как бы показывая всем своим видом, что никуда не собираюсь уходить и что для меня откровенный разговор с Зайчиковым важнее всех других дел. Старик, видно, это понял и, прервав наконец тягостное молчание, заговорил хрипловатым голосом: «Вы, Петра, как все равно в книжке, читаете в моей душе, ента-таво. С Назаром я, само собой, не один раз ночевал у костра и прятался от непогоды в пещерах. Ён рассказывал мне про свою прошлую жизнь. В том, что я утаил из нее кой-чего, тоже резон есть, поскольку дал Назару слово помалкивать. Ну да бог нам судья, деваться мне некуда, так и быть, расскажу все, что говорил ён сам, но, насколько все будет правдой, за то я не в ответе! — так начал свой рассказ Зайчиков и добавил, вздыхая: — Дрозд Назар — птица залетная, издалека…»

Родился он в Брянской губернии, в деревне Заполье. Вся родня его была голь перекатная. Отец имел клочок земли, избу под соломой, лошаденку.

Но так только считалось — «имел». На самом деле все это принадлежало местному помещику Нудилину. В свое время тот продал это «хозяйство» бедолаге, но драл с него такие проценты за долги, что он до самой своей смерти не смог рассчитаться с лихоимцем. Зато рассчитался Назар. В ту страшную голодную зиму он, пятнадцатилетний подросток, похоронил родителей и надел на себя их хомут: вынужден был за отцовские долги пять лет батрачить на помещика. Правда, батрачество было не в тягость. Ходил он в конюхах, любя лошадей. Хоть и жил на конюшне, но кое-что от господ перепадало: обноски кое-какие, харчишки. Словом, не голодал и голодранцем не был. Но понимал, что — холуй. Завидовал страшно господам. Бывало, ночи не спал, мечтая, как самому разбогатеть, чтоб жить, как Нудилины, — только птичьего молока, кажись, у них не было. И мечтал, что вознаградят его за старание, за верную службу на конюшне, когда закончится обговоренный пятилетний срок батрачества. Нудилин не уточнял, сколько червонцев выделит тогда, но намекал: не обидишься, дескать, на «дело» хватит. Страсть как мечтал Назар «дело завести» — лавчонку приобрести, купцом заделаться. Знал про себя: умом не обижен и хватка хозяйская есть. Были бы деньги. Но лихоимец не сдержал свое слово. За что и: поплатился. Вот что произошло…

В одну из погожих суббот августа надумал барин Нудилин съездить на ярмарку — поразвлечься, а заодно пару гнедых продать, чтобы с Назаром расквитаться: обещал ведь — после обговоренного срока. Конечно, холоп есть холоп — можно с ним и не церемониться. Но больно ревностно служил Назар, угодливо эдак, хотя и держал себя с достоинством. Ничего не скажешь: смекалистый парень — далеко пойдет. Грамоту легко одолел — впору его хоть в приказчики бери.

Словом, отпускать Назара со двора барину не хотелось — дармовой работник. Но и неволить не решался — пошаливать стали людишки, как бы и Назар петуха в усадьбу не пустил: больно диковат бывал временами да злобен…

Не в настроении был в то раннее субботнее утро Нудилин. И с неохотой он кроме Назара взял с собой своих взрослых сыновей — Мирона и Никифора. Но на ярмарке нудилинские рысаки так приглянулись покупателям, так они их расхваливали, что самолюбивый барин ошалел от восторга и даже решил не продавать красавцев. Лишь за высокую цену уступил их…

Уступить-то уступил, да тут же и зажалковал: прогадал — без хорошего, как Назар, конюха таких рысаков не выпестовать никому…

Хмурясь, Нудилин поднялся в коляску и приказал Назару ехать домой. Тот чуть тронул вожжи, и застоявшийся Гнедок рванул с места.

Сыновья барина на поджарых рысаках скакали по бокам коляски.

Вот уже далеко позади остался город Копин, где еще, очевидно, шумела ярмарка. А вот и дорога на две разделилась. Одна в нудилинскую усадьбу вела, до которой еще верст двадцать, вторая — в большое село Воздвиженское, маковка церкви которой отсюда виднелась.

Здесь, при дороге, подремывал от жары и безветрия развесистый дуб, журчал ручеек — давно Нудилиным облюбованное для полдневного отдыха место при летних вояжах.

Сыновья барина к пище почти не притронулись: чуть выпили с устатку — тут же засобирались в Воздвиженское. Там в тот день затевались скачки.